— Нет, сеньора, это значило бы ложно истолковать мои слова, — поспешил поправиться изворотливый прелат. — Изгнание неверных из Иерусалима было бы благом для всего христианства, но для Кастилии важнее изгнать их сперва из Гранады. Различие несомненное, как сказал бы любой богослов.

— Да, для каждого несомненно, что вон те башни, — король метнул холодно сверкнувший взгляд за окно, — когда-то принадлежали Абдаллаху, а теперь принадлежат нам!

— Важнее для Кастилии, — задумчиво повторила королева. — Для ее могущества — возможно, но не для душ тех, кто о таком могуществе печется!

— Уважаемая жена моя и любимая супруга… — начал Фердинанд.

— Сеньора! — добавил прелат.

Однако Изабелла уже медленно отошла от них, погруженная в свои мысли. Оставшись один, король и прелат понимающе переглянулись, как два дельца, для которых барыш важнее справедливости.

Не возвращаясь к своему креслу, Изабелла некоторое время одиноко прохаживалась взад и вперед по свободной части залы, и даже Фердинанд не решался нарушить ее уединение. Несколько раз взор королевы останавливался на Мерседес, и наконец она подозвала девушку к себе.

— Доченька! — сказала Изабелла, которая часто обращалась так к тем, кто был ей дорог. — Ты не забыла о своем обете?

— Для меня превыше всего долг перед моей государыней. Мерседес ответила твердо и уверенно. Изабелла не сводила глаз с ее бледного и прекрасного лица, и, когда та умолкла, во взгляде королевы отразилась такая нежность, с какой мать редко смотрит на любимую дочь.

— Надеюсь, я ничем не провинилась перед вами, сеньора? — робко спросила Мерседес, видя, что королева молчит. — Немилость вашего высочества была бы для меня страшной карой!

— О нет! Хотела бы я, чтобы все девушки Кастилии, и знатные и простые, были так же правдивы, скромны и послушны, как ты! Но мы не можем допустить, чтобы ты стала жертвой собственного увлечения. Ты слишком хорошо воспитана, донья Мерседес, чтобы не отличить внешний блеск от истинной добродетели… — Сеньора! — вскричала Мерседес и тотчас умолкла, понимая, что не должна прерывать свою государыню.

— Я тебя слушаю, — проговорила Изабелла, немного помедлив, чтобы дать испуганной своей дерзостью девушке прийти в себя. — Говори без утайки, как с родной матерью!

— Я хотела сказать, сеньора, что если не всякий блеск есть добродетель, то за всем, что нам кажется слишком смелым или непривычным, тоже не всегда скрывается порок.

— Я тебя поняла, сеньорита, и я согласна. А теперь поговорим о другом. Мне кажется, ты одобряешь замыслы Колумба?

— Что значит мнение юной, неопытной девушки для мудрой королевы Кастильской, которая может советоваться с учеными и прелатами! — скромно ответила Мерседес.

— Но ты одобряешь его замыслы? — настаивала королева. — Или я неправильно тебя поняла?

— Я верю в Колумба, сеньора! Небо воздаст ему за его высокое благородство, и он добьется успеха на благо людям и во славу церкви!

— И ты думаешь, что найдутся знатные рыцари, которые последуют за этим никому не ведомым генуэзцем в столь дерзкое и опасное плавание?

Королева почувствовала, как дрогнула рука Мерседес, которую она ласково держала в своей, и, подняв глаза, увидела, что девушка потупилась и покраснела. Но Мерседес понимала, сколь многое зависит сейчас от ее самообладания — судьба любимого, счастье, вся ее жизнь! — и сумела ответить с твердостью, одновременно порадовавшей и удивившей королеву: