Бабушки в темных крепдешиновых юбках, белых синтетических блузках с жабо, шерстяных кофтах, наброшенных на плечи, кое-кто и в брюках, танцевали все больше друг с другом. Солнечные лучи высвечивали морщины, дряблые шеи, изуродованные артритом шишковатые руки, лежавшие друг у друга на плечах… Пахло сыростью и чем-то еще сладковатым, шкапным, знакомым с детства. Тетя принюхалась: ну, конечно. Красная Москва, любимый букет императрицы, как объяснила когда-то мама. Несколько капель, выбитых на восковую ладошку из прозрачного желтоватого флакона с красной липучкой, которую так страстно хотелось откарябать ногтем. Старость кружилась под летящей листвой в осеннем свете, надушившись любимыми духами, припасенными тридцать лет назад.

Кавалеров не хватало — кроме молодцеватого ветерана было здесь еще три деда, но один из них, грузный, с одутловатым лицом, все больше отсиживался на лавке, танцевать ему явно было тяжело, другой, с торчащими желтыми ушами, серой бородкой-треугольником, был, кажется, навеселе и то и дело сбивался с ритма, спотыкался, его сердобольная дама однажды уже отвела его к стеночке, в глубину площадки. Отдышавшись он снова ринулся в бой, закружив другую, первую попавшуюся ему бабульку. Только третий дед — судя по лицу, обладатель богатого партийного прошлого — танцевал деловито и дисциплинированно и даму свою, подтянутую и из самых молодых здесь старушку-общественницу с вдохновенным выражением лица — не менял.

Между тем пьяненький дед снова устал и, едва дождавшись, когда отыграет очередная песня, бросил свою бабушку, трудно дыша подошел совсем близко к тому месту, где стояли среди зевак Тетя и Ланин, привалился к березе. Ему явно хотелось сесть, но мест на лавке не было, а намекать не позволяла гордость. Он раскраснелся, бородка его растрепалась, ширинка мятых коричневых брюк была расстегнута. К нему стремительно приближалась энергичная полная дама с ярко накрашенными пунцовыми губами, в темно-серой блестящей, обтягивавшей пышные формы куртке — организатор:

— Александр Потапович, пойдемте посидим в тенечке! — дама приобняла его за плечи, но Александр Потапович нахохлился, щербато улыбнулся и не дался. Тут дама заметила, что и с одеждой у подопечного непорядок, наклонилась и шумно зашептала ему на ухо. Дедушка и тут не уронил себя, опустил глаза вниз, удостоверился, что все в точности так, как сообщила ему многозаботливая дама, снова посмотрел на нее и, даже не шевельнувшись, чтобы застегнуться, отчеканил:

— Не волнуйся, Оля, там ничего нет!

Сверкнул серым глазом. Публика, наблюдавшая эту сцену, покатилась, а старик лишь после этого позволил себя увести.

Танцы продолжались. «Напрасные слова… — заливались динамики. — Виньетка ложной сути…»

И старички, как показалось Тете, из последних уже сил продолжали переминаться. Над танцевальной площадкой тянулся белый транспарант: «С днем пожилого человека!»

— Что все это значит? — тихо спросила Тетя.

— Социализация, — уронил Ланин с брезгливо-недоуменным выражением лица. — Плюс общественная работа.

Точно в подтверждение его слов рядом зазвучала чья-то бодрая речь: в двух шагах от танцевальной площадки царила все та же вездесущая Оля, к ее пунцовым губам тянулся микрофон на длинной палке — видимо, Олю снимало местное телевидение.