Она поднесла яблоко к лицу — кислый запах песочных какашек, крема бепантен для трескающихся сосков, абрикосовый аромат маслица бюбхен, срыгнутого кефирчика.

И вот уже яблоко покатилось горящей неземным светом коляской, по окрестным дворам насквозь, мимо вдруг принявших ее за свою мамашу с такими же колесницами, навстречу трусящим дворнягам, странному человеку в шапке с помпоном, летящему в небо дереву клен.

Этот мир источал мед и молоко, изливал молочные реки, и она выхлебала его одним жадным благодарным глотком — безусловного на ощупь небесного счастья, глядя на пустую страницу, на которой он только что был, и вдруг краем глаза заметила — далеко внизу, на полу, прыгает маленький толстый человечек, волосы прилипли ко лбу. Жалко просится в ее новое благоуханное завтра. Она узнала его, но не знала, что делать — подать руку (хватило бы и мизинца), поднять его вот сюда? Отвернуться и не заметить?

И — протянула ему ладонь.

Все оставшиеся шесть с половиной месяцев Тетя провела между домом и больницей. Привыкала к мысли, вживалась, снова превращалась в дитятку и в себя. Читала деловые эсэмэски («что привезти?») — от Коли, ласковые, заботливые от мамы, полные братской нежности от Ланина. Он точно начал стесняться своих к ней чувств и робел. И еще… он считал себя отцом ребенка. Хотя шансы были равны. Она знала, что за это время Миш сделался вдовцом, но только скорбела о погибшей неведомой женщине, не строя планов, не думая о будущем, снова, как когда-то в автобусе Калинов — Москва, позволяя жизни, простой, бездумной, течь сквозь и пробивать свое русло. И русло это — неужели ты все-таки права, Тишка? — упрямо тянулось к Коле.

Он вообще изменился, вся его ярость, злость, ревность испарилась, он был спокоен и тверд, стал досвадебным Колей в походе, только еще более уверенным в себе, точно узнавшим что-то иное, чего прежде не понимал. Не спросил ее ни про ребенка, ни про Испанию, ни про репортаж. Он ушел из сисадминов и начал работать в одной из мастерских отца, по деньгам выходило даже больше, только руки теперь вечно были в ссадинах, одежда источала невыветриваемый запах бензина. И все-таки Тетя чувствовала — так ему лучше. Все диски с играми Коля отнес на работу, компьютер почти не включал. И ничего не требовал от нее. Просил ни в коем случае не готовить ужин, специально ж получится для него, Тема на все это полубольничное время завис у бабушек — на работе поем, и действительно ел, возвращался сытым, дома только пил чай. Тетя все хотела поговорить с ним, возможно, даже признаться во всем и окончательно, предложить начать заново, но Коля избегал разговора. Кажется, он и начал уже заново и, кажется, без нее.

Несколько раз они виделись с Таней. Тишка рада была больше других, привезла кучу вещей от Сашика, толстые полезные книжки о жизни младенцев, среди них и несколько православных брошюрок о материнстве и воспитании детей. Но тоже не спрашивала лишнего. Спрашивала Тетя. А Боря, как там Боря, Тишк? Да как… почти сразу и вернулся, и до сих пор тише воды, ниже травы — и смотрит на меня так… будто потерять боится! Я же его «отпустила» — отпустила на волю. Вот он и вернулся. Маринка, ты не поверишь — я счастлива, вот и все.