Сергей Петрович изменился в лице.

Светлоглазый, коротко стриженный, гладко выбритый человек лет тридцати пяти, с очень характерными ломаными ноздрями и чуть выдающимся подбородком, в пиджаке, рубашке, глядел несмотря на молодость, устало, измученно, но все-таки спокойно и твердо.

— Кто это? — вскакивая и чувствуя, как страшное волнение заливает горло, голову, спрашивал Голубев. — Кто?

— Там написано, но я не знаю, правда ли, на другой стороне.

Сергей Петрович взглянул: ба! Карандашом полустершимся, но вполне угадываемым вилась надпись — «Сергей Владимирович Адашев».

— Господи! Да как же это может быть? Кто эта бабка была умершая? Как ее фамилия? Почему она фотографию хранила?

— Аляпышевы они, и бабка, и дочка ее, а внучка — Звонникова.

— Света? Помню ее, конечно, ходила ко мне на кружок, но какое же отношение бабушка имеет…

— Непонятно пока, чем она занималась, кто муж ее был. Но это, кажется, действительно сын Аси вашей, про которую вы на конференции тогда рассказывали, — говорил Иван Валерьевич, — фамильное сходство, во всяком случае, очевидно — те же ноздри, нос… Я тут и справки кое-какие о нем навел. Он инженером был на судоверфи в Рыбинске, арестовали его в 1937 году, ну, и дальше как обычно… особой тройкой УНКВД, по статье 58-й, за шпионаж и вредительство, к высшей мере.

— Быть не может, невозможно, — только и отвечал как-то слишком уж потрясенный Сергей Петрович.

— Мне даже кажется, и на вас он похож чем-то, — заметил с некоторой угодливостью Иван Валерьевич, — бывает же так. Если долго кем занимаешься, сам становишься…

— На меня? На меня похож, — бормотал Сергей Петрович, уже разыскивая что-то в ящиках своего письменного стола, перетряхивал какие-то папки. Вскрикнул наконец и достал маленький прямоугольник другой фотографии — вырванной из какого-то пропуска или документа — с расплывшейся фиолетовой печатью на углу. Протянул ее Задохину.

— Взгляните!

Задохин посмотрел и вздохнул разочарованно.

— Ну вот, а я-то удивить вас хотел… Думал, нашел единственное изображение.

— Значит, есть определенное сходство? — пристально глядя на него спросил Сергей Петрович.

— Да какое же это сходство? — как будто даже обиделся Задохин. — Это тот же самый человек, Сергей Владимирович Адашев или кто другой, в общем, тот же — он и снят тут в том же пиджаке, в то же самое, видно, примерно время… На вашей и моей фотографии одно и то же лицо, — твердо заключил Задохин.

— Нет, это не Сергей Владимирович Адашев, — нервным, разбитым голосом произнес Сергей Петрович. — Это… отец мой. Кажется, отец, — добавил он неуверенно. — Эта фотография маленькая — единственное, что от него осталось, мать все уничтожила, письма, бумаги, боялась очень, а эта уцелела, с надписью на другой стороне ее рукой, такой, знаете… — «ангел мой» — я снимочек этот в Мельникове-Печерском недавно нашел заложенным, так он там и хранился между страниц без малого сорок лет.

— Сергей Владимирович Адашев — ваш отец? — вдруг потеряв голос, просипел Задохин. — Но вы же, вы же… Петрович!..

Голубев молчал, он уже снова сидел на своем узком диванчике, воспоминания жгли его, жгли, потому что складывались теперь в общую картину, не оставлявшую сомнений. Он вспоминал сейчас, как однажды бабушка заговорила с матерью о каком-то «нашем Сереже» — жалостливо, грустно — говоря, что молиться о нем надо все равно, как за живого, но мать резко оборвала ее, кивнув на него, тогда совсем карапуза. Но ведь запомнил! И в другой раз, когда мать, в последние уже свои дни лежа дома, внезапно позвала его — нежно, улыбчиво и так жалобно. «Сережа, Сереженька, ангел!» — он тотчас подскочил, удивленный, никогда она «ангелом» его не называла, да и Сереженькой разве что в раннем детстве… склонился, заговорил. Мать была в полузабытьи, говорила это, оказывается, в беспамятстве, как вдруг очнулась, взглянула мутно и словно не узнала его — бессильно, отчаянно замотала головой, глазами погнала прочь. Он подумал тогда — возможно, она просто маленьким его хотела увидеть, совсем мальчиком? Нет, нет. Другого Сережу она тогда звала!