Все эти дни Иришу мучил отголосок давнего детского видения. Ей чудился объятый пламенем богатырь, широко шагавший над Волгой. Только теперь прямо на глазах богатырь уменьшался в размерах, оказывался старым, седым, сгорбленным. Но и пламя, постепенно убивая его, из пляшущего и светлого делалось черным, черные языки обнимали седого длинноволосого старика и пожирали его, он беззвучно кричал. Кошмар преследовал ее много ночей подряд.
Закончив московские дела, продав все, что только можно было, зимой 1919 года Ириша приехала в Углич. Ее встретила побелевшая матушка, с дрожащими руками и блуждающим взором. Дочку она узнала, но не имела сил обрадоваться, только плакала, постоянно заговаривалась и порывалась идти искать батюшку. Приютившая мать дьяконова семья очевидно ею уже тяготилась. Но куда было им податься?
Ириша металась, искала работу, пыталась снять жилье — как вдруг столкнулась в Угличском архиве с Соней — той самой, с которой познакомилась когда-то в Москве, в архиве купеческой управы. Соня, Софья Никитична, тоже бежала сюда из Москвы и пока работала в Угличе, но вот-вот должна была ехать в Рыбинск, создавать Рыбинский губархив — в связи с созданием Рыбинской губернии. Фонды уездов, вошедших в новую губернию, — Мышкинского, Мологского, Угличского, Пошехонского — должны были соединиться в Рыбинске. Специалисты требовались позарез, и уже в самом начале разговора Соня позвала Иришу на работу.
Спустя неделю они с матерью переехали в Рыбинск, где Ириша и пошла на первую в своей жизни настоящую службу. Выделили им и жилье — отдельную кухонку и комнату.
Работы было невпроворот. Фонды из уездов все везли, грузовиками, рук не хватало, работали без выходных, хозяйством занималась матушка, радуясь, если дочь хоть раз в день успевала поесть. И все же несмотря на скудную и невыносимо тяжелую жизнь, сознание, что она участвует в важном деле, спасает от гибели документы, формирует и описывает фонды — прибавляло Ирише сил. Спала она по несколько часов, носила тяжеленные папки, вытирала тонны пыли, да еще успевала заниматься наукой — несколько раз делала доклады по архивным материалам на Коллегии архива, там познакомилась с членами Рыбинского научного общества, начала приходить и на заседания — на них царил дух поклонения старине, дух горькой любви к исчезающей жизни, память о которой все пытались сохранить любой ценой. Софья Никитична тоже была здесь своим человеком и помогала обществу, как могла.
Тут-то и начался разгром краеведения, советская власть слишком боялась честных историков, памяти, правды… Не уцелело и научное общество, которое, как сообщал в доносе один старый коммунист, под предлогом защиты старины занималось «контрреволюционной работой». Всех постоянных участников заседаний арестовали, но ни Софью Никитичну, ни Иришу отчего-то не тронули. Софья Никитична, у которой было в обществе несколько близких друзей, никак не могла постичь, пережить их ареста: за что? Людей, которые желали только добра, ничуть не сопротивлялись власти, даже ей служили — ничто не спасло. Зачем тогда и ее дело? Она подала заявление об уходе — и вскоре умерла. Ириша чувствовала, теперь и ее дни в архиве сочтены, надо искать что-то другое, но где, как? В это скорбное время в ее жизни и появился Петр Григорьевич, который вскоре тайно обвенчался с Ириной Ильиничной. В конце 1937 года он был арестован и исчез. Незадолго до ареста повелев жене, уже ожидавшей ребенка, бежать, бежать из Рыбинска дальше, глубже. Когда передачи в тюрьму перестали принимать, Ириша с матерью поехали в Калинов — местной школе требовались учителя истории и литературы. Сергей Петрович родился уже в Калинове.