Ее часы завибрировали. Мама оставила видеосообщение, и Либби нажала на кнопку воспроизведения. «Привет, Либс, ты по-прежнему не против, если мы нагрянем на выходные?»

Записав ответное сообщение, Либби тут же отправила его. «Конечно, – сказала она. – Сообщите, на какой поезд сядете, и я вас встречу. Люблю. Целую».

Мимо под интенсивно-белыми уличными фонарями пронеслись двое велосипедистов, и Либби вдруг припомнилось, что другим последствием захвата стало ее воссоединение с родителями, которых она почти вычеркнула из своей жизни. Когда репортеры принялись осаждать ее дом, они настояли, чтобы она пожила у них в Нортгемптоне. И хотя изрядную часть последнего десятилетия Либби чуралась родного дома из-за воспоминаний, связанных со смертью брата, она была слишком истерзанна и обессиленна, чтобы протестовать.

Годами Либби не могла понять, почему родители не продали дом, где оборвал свою жизнь их старший ребенок. Ее бесило, что все в спальне Никки осталось в полной неприкосновенности, вплоть до постели, на которой он спал в последний раз. Будто они ожидают его возвращения после школьной экскурсии.

И лишь встретившись со своими страхами лицом к лицу, проведя время под их кровом, она поняла, что своим бегством отказывала себе в возможности прощения. В его смерти Либби винила себя – это с ней он проводил времени больше всех; с ней он говорил с беспредельной честностью о своем безмерном отчаянии. И именно она так хотела верить, что брат настолько совладал со своей депрессией, что готов вернуться домой после последней госпитализации. Он умер во время ее вахты – значит, ее вина.

Теперь же Либби постигла, что контролировала поступки Никки ничуть не больше, чем действия Хакера. Его комната оставалась нетронутой не потому, что родители не примирились с его смертью. Как раз наоборот. Приняв его решение, они нашли разрешение от бремени, оставшееся для Либби недоступным. К моменту, когда в конце концов покинула родительский кров и вернулась в Бирмингем, она уже окончательно восстановила связь с родителями и утраченным братом.

Либби и опомниться не успела, как добралась до своего охраняемого поселка и подставила голову под биометрический сканер распознавания лиц, и тот, опознав ее, открыл калитку. Она и сама не знала, из-за чего улыбается – из-за алкоголя или разговора с Нией. Да и какая разница, если оптимизм ее переполняет. Вряд ли ее жизнь хоть когда-нибудь станет такой же, как до жюри, но она мало-помалу сживается с тем, что это не так уж и плохо…

Расстегнув молнию сумочки, чтобы нашарить ключ-брелок от входной двери, Либби вдруг нащупала внутри гладкий плоский предмет. Извлекла – электронный планшет. Уставилась на него, недоумевая, как он мог оказаться в ее собственности. Свой она не брала, а Ния свой всегда держит в розовом футляре, изукрашенном стразиками… Неужто она по рассеянности взяла эту приблуду в поездном баре, приняв за собственную?

Либби закрыла и заперла за собой переднюю дверь. Свет автоматически включился, и она направилась в кухню-столовую. Бросила взгляд в угол комнаты, где раньше стояла клетка домашних кроликов Майкла и Джексона. Когда ее медийная карьера поперла в гору, она начала проводить слишком много времени вдали от дома, чтобы держать их. Соседская девчушка, которой Либби предложила питомцев, сказала, что та может навещать их, когда захочется.