Он спросил про свою кормилицу. Кристин сообщила, что Фрида вышла замуж.

– Бог да благословит ее, – сказал монах. – Славная женщина, а для меня она была доброй и верной матерью-кормилицей.

– Да… Сдается мне, что она была тебе матерью даже больше, чем я, – удрученно молвила Кристин. – Малое утешение оказывало тебе мое материнское сердце в тех суровых испытаниях, которые были ниспосланы тебе в юности.

Бьёргюльф тихо ответил:

– Я благодарю бога за то, что врагу рода человеческого никогда не удалось склонить меня к столь не достойному мужчине поступку, как искушение вашего материнского сердца, хотя я и хорошо чувствовал ваше сердце. Но я видел, что вы и без того тянете слишком тяжелый воз. А после бога мне тут помогал Никулаус, спасавший меня всякий раз, когда я готов был впасть в искушение…

Больше об этом они не говорили, как не говорили и о своей жизни в монастыре и о том, что они дурным своим поведением навлекли на себя немилость. Но, по-видимому, братья были очень рады, услыхав о намерении матери вступить в Рейнский монастырь.

Когда Кристин после утренней молитвы проходила через спальный покой и видела лежавших попарно в постелях на соломенных мешках сестер-монахинь, одетых в платья, которые они никогда не снимали, она думала о том, как не похожа, должно быть, она на всех этих женщин, которые с юных лет только тем и занимались, что служили своему создателю. Мирская суета напоминает господина, от которого нелегко убежать, стоит только хоть раз покориться его власти. Она, конечно, не стала бы спасаться бегством от мирской суеты, но ее просто выгнали, как жестокий хозяин выставляет за дверь отслужившую свой век служанку. А теперь ее приняли сюда, как сострадательный господин принимает старого служаку и, давая ему приют и пищу, из милосердия не заставляет работать помногу изнуренного и одиного старого человека…

Крытая галерея вела из спальни монахинь в ткацкую. Кристин сидела там в одиночестве и пряла. Рейнские монахини славились своим льном, и те дни летом и зимой, когда все сестры-монахини и сестры-белицы выходили работать на льняные поля, считались в монастыре почти что праздничными. В особенности же день, когда они дергали лен. Заготовлять лен, прясть и ткань полотно и шить из него церковные одеяния – вот было главное занятие монахинь в часы работы. Никто здесь не переписывал и не украшал заставками книг, как это с большим умением делали сестры-монахини в Осло под руководством фру Груа, дочери Гютторма. Не очень-то много упражнялись здесь и в искусном шитье шелком и золотом.

Через некоторое время Кристин с радостью услышала шум пробуждающегося монастырского подворья. Сестры-белицы пошли в поварню, чтобы состряпать еду для челядинцев. Сами монахини, если только они бывали здоровы, никогда не притрагивались ни к еде, ни к питью, не отстояв поздней обедни. Когда в монастыре бывали больные, то, после того как звонили к первому часу, Кристин шла в больничный покой, чтобы сменить сестру Агату или какую-нибудь другую монахиню, находившуюся там в это время. Бедняжка сестра Турид часто лежала там.