Привычный к подобному, он приблизился. Быстро перезнакомился, с кем еще не был знаком и потопал в парилку.

За ним широкими, не уверенными шагами шлепал полненький, кругленький, совсем белокожий, покрытый рыжеватыми волосами, большеголовый, плешивый Арон. По сравнению с его небольшим ростом — сто шестьдесят три сантиметра, размер ноги сорок шестой, особенно обращал на себе внимание, что дополняла его манера передвигаться. Его походка напоминала, переводящую через дорогу своих цыплят, мать-гусыню. Он также переваливался и непрестанно суетливо оглядывался по сторонам, будто кого-то высматривая.

Он также поздоровался, но не последовал за Андреем Викторовичем. Этот пожилой еврей, зная человеческую натуру, видя заинтересованность собой, хорошо понимал, что ковать нужно, пока железо горячее, а не когда интерес к нему остынет.

Через десять минут Светищев выскочил разгоряченный и сразу плюхнулся в бассейн. Выныривая он услышал разодравший помещение дружный смех. Присмотревшись, он увидел стоящего Арона в накинутой, будто тунике, через плечо простыне, на голове у того был наколпачен куль из-под копченой курицы с нарисованными лавровыми листами, чем и создавалось впечатление лаврового венка на голове.

В одной руке он держал кувшин с квасом, из которого непрестанно отхлебывал, делая это совершенно без ущерба для повествования. Конечно, он рассказывал о своем деде, имевшем усадьбу в помещичьем угодье с двумя обширными лесами, где любил охотиться. На сей раз, он вспоминал, рассказанную отцом историю.

Конечно, невозможно передать на бумаге весь артистизм погибшего в Ароне Карловиче сатирика, но что-то попробуем. Мы начнем с середины, ровно с того места, откуда услышал это повествование Андрей, вынырнувший из воды и присоединившийся к застолью.

Держава соответственно своей фамилии, уворованной еще при последнем царе батюшке, его прадедом, взамен бывшей и не очень благозвучной — Фаршманович, возвышался перед людьми не балованными и чистыми душой, принимающими многое за чистую монету, и сами, если и рассказывающие, то уж чистейшую правду, особенно о своих трофеях на охоте и рыбалке…

Речь его не умолкала, не имела разрывов и чередовалась, звуча то от первого, то от третьего лица без переходов, что всем, все равно было понятно. Застыв на мгновения, увидев выныривающее красное лицо Светищева, быстро справившись с завистью в отношении его здоровья и уже сделанного одного захода в парную, он, клацнув языком о нёбо, продолжил, оживленно жестикулируя:

— И вот, мой незабвенный, овеянный славой охотника, ни разу не давшего промаха, дедушка выдвинулся на охоту на вальдшнепа. А надо сказать, мужчина он был крепкий, больших размеров… я был чем-то похож на него в юности, но только отчасти…

При этом он своим взглядом обратил внимание публики на свои большие лапы, и, сняв сливки хохота, продолжил:

— Передвигался он быстро, порой, даже быстрее конных, так как мог бежать без передыху часами. Он не любил гипотетики, то есть любых «если бы да кабы», был рационален и никогда не предпринимал лишнего. Если бы он был революционер, то обошелся бы двумя залпами: в царский дворец и государственную думу… нет, все же был бы и третий — в дом Кшесинской, где собирались большевики. Он тайно был влюблен в эту женщину, которую обидели эти необузданные мерзавцы. Не подумайте чего, конечно, он не ухаживал за ней! Очень большая конкуренция…