Не чувствуя в себе сил, ведь искушения будут постоянны к тому же рядом, Андрей начал искать виноватого, забивая свои страдания от беспомощности, как бы ссылками на безвыходность положения. Постоянно ударяясь об этот взгляд Мариам, он, словно падая на колени перед ней, убеждал себя и ее снова, и снова, что сможет справиться, пока не пришел к выводу — без нее он ничего ни только не сможет, но и ничего собой не представляет.

Только тогда он оценил ее последние слова, когда она просила его не меняться. Вот условие их счастья! Холодная дрожь пробила его от ощущения этой ответственности. Будут они счастливы или нет, а, скорее всего, будут они вместе или расстанутся, зависит только от него.

Он ощутил, как его совершенно нагого бросили на чашу весов, которая была уже заполнена всякими гадостями, на другой были жена и малыш, еще совсем маленький, беззащитный. Как когда-то в руках своих эти чаши держал тот самый главный бородатый террорист. Тогдашние ощущения вернулись мгновенно, но в тот день от него ничего не зависело. Даже можно сказать, что он жив именно благодаря усилиям жены! Но что он может сейчас? Глаза закрылись, быстро отяжелев, налились теплой приятной негой, с которой сон незаметно ввел его в свое царство…

«Он лежал, ворочаясь на большой постели, застеленной каким-то скользким бельем. Странные ощущения от прикосновения ткани к его телу вызывали беспокойство, но не отвращение. Уже полночи позади, а сна, как не было, так и нет! Он не болел, но вспотел, форточка настежь открыта, но дышать становилось все тяжелее. Одолевали, какие-то тревожащие мысли, но как только он собирался их изгнать или опровергнуть, все как одна растворялись, не оставляя даже пыли от своих следов.

Подумалось о чае, но какая-то слабость дала надежду о вот-вот засыпании. Андрей провалился в сон. Во сне он чувствовал легкое неудобство: «Наверное, эти простыни — откуда они взялись?». В груди, что-то тоже было… Что-то непривычное, холодное, даже скорее пустое. Он повернулся на другой бок и застыл от ужаса — на тумбочке на серебряном подносе лежало его сердце, лежало и билось. Ужас был оттого, что работало оно вне тела, а биение он ощущал внутри себя. «Господи, помилуй! Господи, помоги! Господи, спаси меня, грешного!» — запричитал он скороговоркой. Между мыслями появилась одна особенная горделивая, проталкивающаяся, какой-то сумасшедшей волей: «А сердечко, как новенькое… молодооое! Какой я молодец!». Но и эти сменились другими:

— Ой! Как же оно там-то, если грудь цела?! И кто его мог вынуть?!..

Он неожиданно почувствовал чье-то присутствие:

— Я, конечно. И вовсе для этого не нужно ничего разрывать или разрезать, это легко… а вот вернуть обратно…

Он резко повернулся на голос и шарахнулся в сторону — рядом лежал он же сам с дыркой в груди. Вместо сердца была пустота, артерии торчали аккуратно обрезанные и соединённые прозрачными трубочками. По ним двигались шарики жевательной резинки, которые страсть, как хотелось пожевать. Голос, прямо над самым ухом прогремел:

— Хочешь жуй…

Он опять обернулся в сторону говорящего, но вместо него увидел огромную руку, сжимающую в кулаке кровоточащее сердце. Как-то неприятно тряслись обрывки артерий, из которых выкатывались те же самые шарики жвачки: