А Ролло с улыбкой наблюдал, как на поверхности зеркала меняется выражение ее лица. Вдохнул аромат ее волос.

– Ты так прекрасна… Ты – как звезда, которая манит меня, как опасная песня дочерей Ран, перед которой я не в силах устоять. И ты нужна мне, как воздух, как глоток воды в день зноя. Я люблю тебя… Наверное, я полюбил тебя еще до того, как понял, что ты уже взяла мое сердце в свои маленькие ручки.

Ролло сам никогда не подозревал, что может говорить столь нежные слова, он никогда не был скальдом. И сейчас шептал эти слова ей на ухо, словно опасался, что сама ночь услышит их.

У Эммы глаза наполнились слезами. И все же она нашла силы прошептать:

– Тогда докажи свою любовь – прогони их.

Он доказал тотчас, но совсем иным способом. И Эмме, как всегда, пришлось уступить.

Позже они опять стали спорить. На этот раз, как назовут свою дочь. Ролло говорил, что даст ей имя Герлок. Эмма же настаивала на франкском имени Адель.

Первой дочь родила Виберга. Схватки у нее продолжались долго – больше суток, пока на свет не появилась дочь Атли, племянница Ролло, – на удивление маленькая, иссиня-красная и худая, прямо кожа да кости. И хотя ребенок был спрыснут водой[7] и сам Ролло назвал ее в честь своей матери – Хильдис, но Эмма говорила:

– Ребенка надо крестить. Оба ее родителя – христиане, и ты берешь грех на душу, Ролло, отказывая ей в купели.

Ролло же только смеялся, притягивал Эмму к себе, целовал в макушку, так что ей становилось щекотно.

Но уж через несколько дней во дворце были притушены огни, и Ролло, хмурый, одиноко сидел на цоколе колонны в большом зале, не желая ни с кем разговаривать. Ребенок Атли умер, не прожив и недели, и Ролло переживал это даже сильнее, чем сама мать – Виберга, которая, казалось, теперь только и думает о том, что ее ушлют из дворца, а то и опять наденут ошейник рабыни.

Она ходила за Эммой по пятам, плакала и молила не выгонять ее, ибо прекрасно понимала, что теперь она потеряла все блага своего положения родственницы правителя. Эмма, в конце концов сдавшись на уговоры и слезы, пообещала, что поговорит с епископом Франконом, чтобы он устроил Вибергу при недавно основанном монастыре Святой Катерины на горе, где ранее было жилище Снэфрид. Ибо не могло быть и речи, чтобы такую особу, как Виберга, столь прославившуюся дурным нравом, кто-то захотел взять в жены. Пусть она и была одно время в родстве с правителем.

Оставив Ролло, которого ее утешения только раздражали, Эмма отправилась поговорить о Виберге с Франконом.

– Теперь ты видишь, что я не зря просил тебя крестить твоего ребенка до того, как его отец-язычник узнает о его рождении, – заметил Эмме епископ. – Ибо великий грех лежит на Ру Нормандском, что он не позволил встретиться в раю душам Атли и его дитяти.

У Эммы мороз пробегал по коже от этих слов. Франкон, как всегда, оказывался прав. И она молча и покорно сидела в его покое, почти машинально наблюдая, как молчаливый Гунхард зажигал свечи высоких кованых канделябров. Гунхард согласно кивал на слова Франкона, задувая огонек на тонкой лучине.