Фарамунд заколебался. За окном послышался конский топот, кто-то выругался, звякнуло железо. Фарамунд покачал головой:

— Не могу. А что все-таки случилось? Разве она в чем-то нуждается?

Тревор отвел глаза, пальцы его застыли на кубке. Вид у него был самый несчастный.

— Рекс... если бы я не знал ее раньше... я бы сказал...

— Что?

— ... что она нуждается в тебе.

На миг перед внутренним взором Фарамунда мелькнуло бледное лицо Брунгильды, ее гордо вскинутые скулы, гордый взгляд. В выжженной душе шевельнулось нечто вроде сочувствия, но тут же встало во всей яркости прекрасное лицо Лютеции, ее звездные глаза.

— У нее есть все, — ответил он упрямо. Он сам чувствовал, что в его голосе недостает твердости, но что-то злое, мохнатое, несправедливое шевелилось неспокойно, царапало душу, и он, чувствуя неправоту, повторил громче: — У нее есть все.

Тревор отодвинул кубок, поднял голову. Их взгляды встретились.

— Как скажешь, рекс...

Фарамунд выкрикнул зло:

— Хочешь сказать, что я не прав?

— Не прав, рекс — сказал Тревор прямо.

— Да что ты знаешь... — прорычал Фарамунд, голос задрожал и упал до шепота. Он ощутил, что в глазах снова защипало, а горькие слезы начали наполнять плотины. — Что ты можешь знать... Пусть рожает, ее сына объявлю наследником всех земель. Он примет титул рекса...

— А ты, рекс?

— А мне он нужен? Я для своего племени и так рекс. А он станет рексом и для остальных правителей стран и государств.

Он видел, что Тревор чувствует глубокую тоску в его голосе. Оба некоторое время избегали смотреть друг другу в глаза, наконец Тревор вздохнул:

— Надо быть мужчиной, рекс... и в этом.

— А я кто?

— Ребенок.

— Почему? — прорычал он.

— Прячешься от жизни, — ответил Тревор просто. — Мы все любим Лютецию. А она, там, из своего христианского рая смотрит на нас, и что же, она радуется твоим мучениям? Разве она не желает счастья тебе... и своей сестре? В конце концов, это у нее появится племянник!

Тоска стиснула горло Фарамунда. Он едва смог прошептать, слезы подступили и душили за горло:

— Это мог быть ее сын.

Тревор поднялся, взглянул на дверь. В глазах сочувствие странно смешивалось с осуждением:

— Рекс, жизнь идет! Время лечит любые раны. А если не лечит, то это уже не раны, а язвы.

Тревор уехал в тот же день. Даже не захотел переночевать. Сказал, что успеет доехать до небольшого селения на той стороне реки. Фарамунд с тяжестью в груди проводил его до выхода из дома, вернулся, допил вино. Тяжесть не исчезла, стало горько.

За окном быстро темнело. Высыпали звезды, все еще непривычно яркие, огромные. Пахнуло свежим хлебом.

В ночи послышался долгий протяжный вой. Фарамунд медленно повернул голову в сторону леса. Волк воет на луну, все привычно, но почему воет... не так? Когда его отряд запевает дружную песнь, сразу заметно, кто сорвал голос или болен: за столом ли поют или сидя на конях, а здесь хоть не люди, а весь мир отдался лунной песне: деревья, травы, звезды, лесные звери... но этот волк... он не поет...

Он подает сигнал!

По телу прокатилась волна страха. Мышцы напряглись, очарование ночи слетело, как исчезает утренний сон, когда с разогретого тела грубо срывают теплое одеяло.