Это был голос Феба де Шатопера. Трудно передать словами, что произошло в душе цыганки. Так он тут, ее друг, ее покровитель, ее заступник, ее убежище, ее Феб. Она вскочила так быстро, что мать не успела ее удержать, и бросилась к окну с криком:

– Феб! Ко мне, мой Феб!

Но Феба уже не было. Он огибал галопом угол улицы Кутельри. Зато Тристан еще не успел удалиться. Затворница с диким воплем бросилась на свою дочь и быстро оттащила ее от окна, впиваясь ей ногтями в шею: ведь матери-тигрицы не церемонятся! Но было слишком поздно – Тристан все видел.

– Ага! – воскликнул он, захохотав и оскалив зубы, что придало его лицу сходство с волчьей мордой. – В мышеловке-то две мыши!

– Я так и думал, – заметил солдат.

Тристан потрепал его по плечу.

– У тебя хороший нюх! – похвалил он. – А ну-ка, где тут Анриэ Кузен?

Из рядов выступил человек, не похожий ни по осанке, ни по одежде на солдата. Платье на нем было наполовину серое, наполовину коричневое, с кожаными рукавами; волосы были гладко зачесаны; в руках у него был пучок веревок. Этот человек всегда сопровождал Тристана, как тот сопровождал Людовика XI.

– Дружище, – обратился к нему Тристан Пустынник, – надо полагать, что это та самая колдунья, которую мы ищем. Повесь-ка ее. Где твоя лестница?

– Лестницу возьмем из-под навеса Дома с колоннами. Не на этом ли «правосудии» нам ее вздернуть? – продолжал он, указывая на каменную виселицу.

– Да.

– Отлично, – воскликнул палач с хохотом, еще более зверским, чем смех Тристана. – По крайней мере, недалеко ходить.

– Живей! – приказал Тристан. – Потом нахохочешься.

С той минуты, как Тристан увидал девушку и последняя надежда была потеряна, затворница не произнесла ни слова. Бросив бедную полумертвую цыганку в угол кельи, она снова стала у окна, вцепившись обеими руками, точно когтями, в углы подоконника. В такой позе она окинула солдат отважным взором, принявшим прежнее дикое и безумное выражение. Когда Анриэ Кузен подошел к келье, лицо затворницы сделалось так ужасно, что тот попятился назад.

– Монсеньор, – обратился он к Тристану, – которую прикажете взять?

– Молодую.

– Тем лучше! Со старухой было бы трудненько справиться.

– Бедная маленькая плясунья с козочкой, – пожалел старый сержант.

Анриэ Кузен снова подошел к окошку и невольно потупил глаза, встретив пристальный взгляд несчастной матери.

– Сударыня… – обратился он к ней довольно робко.

Она перебила его яростным шипящим шепотом:

– Чего тебе нужно?

– Я не за вами пришел, а за другой.

– Какой другой?

– Молодой.

Она принялась трясти головой, крича:

– Здесь нет никого! Нет никого! Нет никого!

– Ну, будет вам притворяться, – сказал палач. – Дайте мне взять молодую, я вам зла не причиню.

Она отвечала, как-то странно посмеиваясь:

– Так ты мне зла не причинишь?

– Дайте мне взять вон ту молодку, сударыня. Монсеньор так приказал.

Она продолжала твердить с безумным видом:

– Здесь нет никого!

– А я вам говорю, что есть, – возразил палач. – Мы видели, что вас было две.

– Ну, посмотри сам! – воскликнула Гудула, посмеиваясь. – Сунь-ка голову в окошко!

Палач взглянул на ее когти и попятился.