Двенадцать лет научили Терри, что в таких вопросах с мужем лучше не спорить. Однако его стремление встретиться с Руди Фишером, гигантом, которого хлебом не корми, а дай подраться, пугала ее.

– Джой, пожалуйста, будь осторожен. Никакого насилия. Обещай, что если этот человек ранен, ты только отвезешь его в больницу и вернешься.

– Детка, человек спас мне жизнь, – ответил он, натягивая брюки. – Что бы с ним ни случилось, я приду ему на помощь.

– Но ты обещал...

– Слушай сюда, – огрызнулся Джой. – Я буду осторожен. Не волнуйся. – Уже спокойнее он продолжал. – Теперь я деловой человек, бизнесмен, тебе это известно. Если ему плохо, я доставлю его в больницу. Не беспокойся. Просто сделай, о чем я прошу тебя, – проговорил он, вытаскивая рубашку из гардероба.

Терри, сидя на краю кровати, восхищенно следила, как он одевался. В свои сорок два года он сохранил точеное лицо и жилистое, как у балетной звезды, тело. От него веяло спокойствием и невозмутимостью, и невозможно было догадаться, что ему пришлось побывать не в одной смертельной ситуации. Отметинами, однако, служили бордовый шрам на животе и другой, в виде полумесяца, идущий вдоль левого бака – свидетельство тех дней его молодости, когда он руководил одной из банд Бостона. Как раз над пупком имелся третий шрам, полученный десять лет назад при перестрелке, когда они попали в засаду в Норт-сайде.

Розетти оказался одним из первых пациентов Дэвида в Белом мемориале. Об этой операции, длившейся двенадцать часов, в медицинских кругах до сих пор вспоминают с восхищением. Когда Джой выздоравливал, между двумя мужчинами установилось нечто вроде дружбы.

– Терри, перестань глазеть и позвони, – напомнил Джой, надевая черные мокасины. Выждав, когда она отвернется, он выхватил из-под свитеров, лежавших на полке, револьвер с кобурой.

Когда он подходил к двери, за спиной раздался голос Терри.

– Джой, пожалуйста, не прибегай к нему.

Розетти вернулся и нежно ее поцеловал.

– Не буду, дорогая. Только в крайнем случае. Обещаю.

Терри Розетти подождала, пока хлопнет дверь, вздохнула и сняла трубку.

Дэвид опустился на землю, уцепившись за телефонную трубку, чтобы не упасть. Его трясло; он то впадал в сумеречное состояние, то выходил из него, безучастный к хлеставшему дождю, который обдавал его брызгами грязи. Напрягая глаза, он видел перед собой одну только "Ракушку", огромный амфитеатр, маячивший в ярдах пятистах за пеленой дождя.

Медленно, корчась от боли, он отпустил трубку, перекатился через грязную лужу и пополз к освещенному куполу. Минут пятнадцать он двигался на четвереньках по промокшей земле. Этот слабый свет, мигавший спасительным маяком в ночи, превратился для Дэвида в символ жизни – но с каждым пройденным дюймом он, казалось, отдалялся все больше и больше. Раз за разом Дэвид пытался подняться и падал на землю от боли в ноге и холода, сковавшего тело. Каждый раз он поднимался и снова полз дальше. Дважды судорогой сводило живот, и тогда через нос и горло шла зловонная вода реки пополам с желчью. Манящий свет затухал с каждой секундой, отодвигаясь дальше и дальше в сторону.