Я потопталась на месте, чувствуя небывалый дискомфорт.

– Между прочим, мои лучшие сапоги. Не казенные, собственные, между прочим, – продолжал нахваливать мальчишка, будто продавал их за большие деньги из-под прилавка. – На праздники только и надеваю.

– Да не переживай ты, потом верну как новенькие. У меня поступь легкая, – пообещала я, подхватывая кое-как собранные сумки.

На столе остался лежать кусок коричневого дешевого мыла, подмененного горничной на мое, нежно-розовое, пахнущее лавандой. Она, мерзавка, думала, сразу не замечу. Обидно, черт возьми, я за фунт мыла пятнадцать медяков отдала. Может, ей счет предъявить? А лучше отыскать ее в людских да оттаскать за косы.

– Ну пошли? – обратилась я, последний раз оглядывая коморку: не забыла ли чего?

За полчаса, отведенные мне на сборы, надежда незаметно выбраться на улицу растаяла как предрассветный туман. Под окном дежурили дозорные. Выглянула в коридор – лестницу тоже перекрыли хмурые неулыбчивые стражи, а потом и вовсе встали под дверью, пресекая любые попытки освободиться.

– Подожди… те, – добавил охранник и нервно кашлянул, – я должен это…

Тут и прозвучал последний аккорд моей вольной жизни – в руках у паренька звякнули диметриловые наручники, а я ощетинилась:

– Попробуй надеть, клянусь здоровьем твоей мамы, убью!

– Наденешь! – Николай заглянул в комнату.

Выглядел он на редкость угрюмым и помятым, с налитыми нездоровой краснотой глазами. Мало я ему порошка сыпанула, надо было весь – чтобы заснул надолго. Навсегда.

– Нет.

Меня скрутили в считаные мгновения и, заломив до боли руки, щелкнули наручниками, а мир потерял свое истинное магическое лицо и стал самым обыкновенным. Вместо жасмина в комнате запахло жареным луком, аромат распространялся с кухни на первом этаже. Амулеты стражей перестали отбрасывать зеленоватое свечение и превратились в простые медальоны на шнурках, а мое настроение стало похоже на давешнее состояние болотного демона сразу после пробуждения.

Во всех этих обстоятельствах я предпочла закрыть рот и выдержать гордую паузу.

Вывели меня с помпой, когда постоялый двор трапезничал и мог лицезреть нашу компанию во всей красе: толпа стражей, Глава в черном плаще и пойманная воровка в кандалах. От любопытства постояльцы выглядывали в окна и, не скрывая своего интереса, громко перешептывались. Хозяин же заведения вид имел испуганный и даже несуразный. Уверена, что теперь мой портрет с надписью «Не пускать ни при каких обстоятельствах» украсит красный угол над образами.

– Эй, милейший, – злобно прищурилась я, одаривая мужичка тяжелым пронзительным взглядом, – скажи своей горничной, той, что под дверьми подслушивает, чтобы вернула мыла кусок. Лавандового. Освобожусь – приду за должком.

Спотыкаясь и шаркая, я дошла до своей лошадки. Каждый раз, когда нос великоватого сапога зачерпывал пыль и песок, мальчишка-страж болезненно морщился и тяжело вздыхал, произнося про себя длинную и, несомненно, жалобную речь-прощание, адресованную новеньким дорогим сапогам.

Николай схватил меня под локоток, пытаясь помочь забраться в седло.