Когда молодой геолог ушел с извинениями, Александров откинулся на подушку, чтобы дать отдых уставшей шее. Люда воспользовалась этим, чтобы уловить взгляд мужа.

– Кир, ты сегодня другой, я это услышала, когда ты говорил с Петровым.

– Не слишком ли ты изучаешь меня? – делано усмехнулся Александров.

Молодая женщина глубоко вздохнула:

– Родной мой! Я чувствую у тебя в глубине глаз твердую точку, этого давно не было. Что случилось? Или этот славный старик, – она перешла на шепот и оглянулась на койку Фомина, – сумел чем-то подействовать на тебя? Почему у него вышло так легко? Я не могла…

– Фомин тут ни при чем, хотя он гораздо больше, чем просто славный… Но я думал, думал и понял, что должен сделать все, что могу… – Геолог умолк, подбирая слова.

– Что можешь, чтобы поправиться?.. – Голос жены дрогнул.

– Ну, хоть не поправиться, но нервы привести в порядок – это прежде всего! Я слишком много бился о непроходимую стену… слишком долго переживал свое несчастье. Это не могло не сказаться, и я калека не только физически, но и духовно. Так надо попробовать вылечиться духовно, если уж физически нельзя!

Люда низко опустила голову, и слезы часто закапали на край подушки геолога. Александров погладил жену по горячей щеке.

– Не горюй, Людик! Как врачи отпустят, поеду в санаторий. Еще недельки две… Хорошо будет переменить место.

– Я не от горя, Кир. Я оттого… – жена громко всхлипнула и сдержалась отчаянным усилием, – что ты как прежний, не сломанный.

– Вот и хорошо. Теперь ты тоже можешь поехать… – Люда с острым подозрением посмотрела на мужа. Тот спокойно встретил ее испытующий взгляд. Жена молчала так долго, что Александров заговорил первым:

– Люда! Обмана нет, сама видишь, все чисто.

– Д-да… у тебя твердые глаза и вот морщинка, – Люда провела мизинцем около рта мужа, – горькая, усталая, но больше не жалобная… Все так внезапно…

– Всякий перелом внезапен. Но ты ничем не рискуешь – я буду в санатории, никуда не денусь, если что – приедешь.

– Будто ты не знаешь, что там у меня со связью неважно. Пока туда и назад – целый месяц.

– А я в санатории должен быть три месяца!

– Хорошо, поговорим потом. – В тоне жены Александров уловил нотку неуверенного согласия. – Я хочу расспросить Ивана Ивановича, чем он на тебя подействовал.

– Светлыми жилками! Еще, Люда, чтобы не позабыть: в моем столе в нижнем ящике – знаешь, где старые материалы, – мои дневники тридцать девятого года. Принеси, будь добра!

– Хорошо. Что-нибудь вспомнилось?

– Иван Иванович напомнил насчет лунного камня… Надо найти характеристику пегматитов той жилы…

– Значит, уезжаете, Кирилл Григорьевич?

– Завтра! Вы что-то задержались здесь, Алеша!

Унылый радист по-детски обиженно сложил губы.

– Черт, не зарастает рука, и держат, и держат… Иван Иванович уехал в прошлую среду, завтра – вы. Совсем пропаду тут один. Привык я к вам, а Иван Иванович уехал – так что-то оборвалось во мне, будто отца проводил.

– А сначала-то спорили!

– Так ведь от неосмыслия. Какой старикан хороший! Около него и жизнь полегче кажется. Было бы таких людей побольше, и мы побыстрей до настоящей жизни доходили…