Эти мысли промелькнули и исчезли, как только он повернулся снова к ней и стал целовать, коротко и часто, ее бедра, а потом… потом все мысли выскочили из головы, и Милли уже ни о чем не могла думать, только хотела все больше и больше, ей уже не хватало того, что он давал, и эта жадность, как Милли сама вспомнила теперь с улыбкой, довела Чезаре до неистовства.

— Cara. — Поцелуй в обнаженное плечо заставил Милли открыть глаза и улыбнуться.

Волосы Чезаре были мокрые, на бронзовой коже блестели капли воды, бедра были обмотаны полотенцем.

Глядя с обожанием на своего любимого, Милли протянула к нему руки, удивляясь тому, что дневной свет нисколько не развеял ночного чувства близости, и не стесняясь того, что простыня упала, обнажив ее напрягшиеся груди.

На прекрасно вылепленных скулах Чезаре зажглись красные пятна, он опустился на постель рядом с Милли и, взяв ее за руки, прерывисто пробормотал:

— Тебе трудно сопротивляться, но… — Он отпустил руки Милли и, взяв с ночного столика чашку с кофе, протянул ей. — Я должен вернуться на виллу, поговорить со своим помощником, чтобы созвал на следующей неделе в Нью-Йорке совещание глав департаментов.

С таким же успехом он мог предложить Милли не чашку горячего кофе, а ледяной душ. То, что было чудом для нее, для него так, простой эпизод, а главное — это его империя. Настал день, и то, что было ночью, уже не имеет значения.

Милли подтянула повыше простыню. Откуда ей знать, как себя вести? Она никогда не играла в эти игры и не знает правил. Глядя в сторону, чтобы не встретиться глазами с Чезаре, Милли, стараясь говорить будничным тоном, спросила:

— Что я скажу Филомене? Я знаю, она очень расстроится, узнав, что я ее обманывала. Мне ужасно жаль, что все так получилось. — Голос Милли дрогнул. — Но если ты скажешь, что лучше не говорить, пока она не поправится окончательно, то я буду молчать… одну-две недели. — Милли наконец посмотрела на Чезаре. — Как ты думаешь?

— Я думаю… — заговорил он медленно, глядя на Милли такими глазами, что она почувствовала, как внутри нее все безнадежно тает, и улыбаясь своими чудесными губами. — Я думаю, мы скажем ей, что хотим пожениться.

Милли потрясение открыла рот, чувствуя, как заливается краской с головы до ног.

— Я же серьезно! — проговорила она. — Это неудачная шутка, мне совсем не смешно.

Чезаре взял нетронутый кофе из ее дрожащих пальцев, поставил чашку на столик и взял Милли за руки.

— Я никогда еще не был так серьезен, amore[12], — сказал он мягко, поднося ее руки к губам. — Я хочу тебя. Твое прекрасное тело, твое доброе сердце. Я хочу тебя всю. Чтобы заботиться о тебе, защищать тебя, обожать тебя и беречь тебя. Хочу быть твоим мужем, и чтобы ты родила мне детей.

Милли недоуменно качнула головой. Она что, спит? Как это возможно, чтобы этот прекрасный человек захотел провести с нею всю жизнь?

Она неуверенно коснулась его лица, словно старалась убедить себя, что все это происходит наяву, что это не бред, навеянный ее безграничной любовью.

— Скажи «да»! — Его голос прозвучал требовательно, но в нем сквозили неуверенные, вопросительные нотки, и это потрясло Милли больше всего.