А какой случай был самым жутким?

Самым жутким был последний. И не только самым жутким — он принципиально отличался от всех остальных. В тот раз Айзенменгер не мог оставаться безучастным доктором, просто делать свое дело и разглагольствовать о причинах смерти. Этот случай стал для Айзенменгера злой насмешкой судьбы, и теперь он сам оказался в центре событий — там, где он никак не предполагал (и не должен был) находиться.

Это была шестилетняя девочка с карими глазами, умершая у него на руках. Звали ее Тамсин Брайт.

В тот день Айзенменгер сдал свою машину в ремонт и попросил знакомого полисмена, Боба Джонсона, подвезти его. Весь день он провел в суде графства. День выдался не из легких: Айзенменгеру пришлось отстаивать результаты своего обследования перед самоуверенным барристером. Тот же обладал не только деньгами, но и красноречием, и даже мозгами. Айзенменгер чертовски устал и был не прочь чего-нибудь выпить. Он не вслушивался в слова, которые Джонсон говорил кому-то по рации, — он все равно почти ничего не понимал из переговоров полицейских.

— Прошу прощения, — произнес вдруг его попутчик, и Айзенменгер сперва не понял, о чем идет речь, пока Джонсон не включил сирену и фары на полную мощность и не рванул вперед. Айзенменгер помнил, что поначалу у него даже дух захватило и он испытал нечто вроде мальчишеского азарта, глядя, как лихо они мчатся, оставляя позади все другие машины и время от времени выезжая на встречную полосу.

Одноэтажный коттедж, возле которого они затормозили, время превратило в грязную развалюху; участок перед ним, весь в маслянистых пятнах, был завален черными полиэтиленовыми мешками. Из окна гостиной, разбитого и кое-как заколоченного досками, словно сквозь треснувшее стекло входной двери, просачивались струйки дыма. Айзенменгер и Джонсон оказались первыми, кто прибыл по вызову. Вокруг них быстро собралась небольшая толпа мужчин среднего возраста, молодых матерей и женщин постарше. Никому из них не хватало смелости или желания что-нибудь предпринять.

— В доме есть кто-нибудь?

Можно было подумать, будто этих людей заставляют признаться в поджоге или ткнуть пальцем в виновного. Никто ничего не знал.

— Кто здесь живет?

— Женщина с маленькой девочкой, — неохотно сообщил кто-то таким тоном, словно выдавал военную тайну.

— Вы лучше останьтесь здесь, — обратился к Айзенменгеру Джонсон.

Но тот не послушался совета. Им двигала идея. Идиотская идея, что он должен вести себя геройски.

Таким образом, Айзенменгер все-таки проследовал за Джонсоном. Полицейский не стал возражать, — возможно, в глубине души он был рад тому, что не один. Когда они подошли к полусгнившей двери, Джонсон отпихнул Айзенменгера в сторону, сам тоже остановился сбоку от двери и поднял дубинку. Отвернув лицо, он ударил дубинкой по стеклу. Звеня, посыпались осколки, и в образовавшуюся дыру повалили клубы дыма, но огня видно не было.

Просунув руку в отверстие, Джонсон повернул ручку, и не успел Айзенменгер моргнуть глазом, как полицейский уже исчез в дыму.

Помедлив несколько секунд Айзенменгер направился следом. Уж если изображать героя, так до конца.