Диво дивное! Вернешься домой – будет о чем рассказать односельчанам, да ведь брехуном назовут! Один Петька, может, поверит, да и тот из зависти не подаст виду.

Вот еще что удивительно: вроде ведь не так уж давно по календарю все это было – родное село Горелово, Москва, Питер, – а как будто тысяча лет прошла. Как так? Да и служба на канонерке, бой, страх, адский грохот орудий – все это тоже как будто случилось давным-давно. Жалко было людей с «Чухонца», особенно справедливого унтер-офицера дядю Сидора, а еще пса Шкертика, но жалко уже не до слез. Почему так? Из-за того, что сам настрадался вдоволь?

Вздохнувши, Нил постарался не думать об этом. Надо бы потом спросить у барина, отчего так бывает: одному помирать, а другому жить? Почему Господь решает так, а не иначе? Барин все знает, только не время приставать к нему с вопросами. Сейчас барин занят: то и дело в трубу глядит, и лицо вон какое озабоченное…

Вчерась спускали за борт матроса в люльке – малевать на борту аглицкое название золотой краской. Уж если быть похожими на англичан, то во всем. У исландцев нет обычая выводить на бортах имена судов, им огласка ни к чему. Ulisses – вот какое название выдумал барин, и никто не знает, что оно означает. Один дядя Ерофей спросил, что это такое, а в ответ услыхал про «Одиссею» и расстроимшись был.

А на самом деле баркентину теперь зовут «Святая Екатерина». Хорошее судно, и бежит быстро. Глянешь на паруса – душа радуется. Палуба узкая, а мачты выше, чем на корвете…

Голос боцмана Аверьянова вернул Нила к действительности. Здесь не били – не считать же битьем легкий подзатыльник! – но Нил все равно старался работать не за страх, а за совесть. Своим спасением он был обязан не только барину и понимал это.

И еще – он ничем не хуже других!

Кают-компания маленькая, а обставлена хорошо. Посередине дубовый стол с затейливой резьбой, в углу столик для напитков с инкрустацией янтарем и перламутром, тяжелые кресла, кушетка резная. Слева сердито глядит набивной ушкуй с желтовато-белой шерстью, справа неумно скалится лохматое чучело обезьянской породы.

Войдя, Лопухин не утерпел – щелкнул обезьяну по носу. Знай наших, игрушка пиратская.

До обеденного времени остался час.

Слева океан сверкал бликами, солнечные зайчики запрыгивали в иллюминаторы. Справа громоздился, ничуть не меняясь, осточертевший берег. Разве что зеленые лужайки стали попадаться чаще.

Видели еще одно селение – кажется, вовсе заброшенное. Три-четыре покосившиеся хибары, остов баркаса на берегу – и ни дымка над крышей, ни человеческой души. Жители то ли перемерли от зимних холодов, голода и болезней, то ли перебрались на новое место. Если подумать, то жизнь у потомков викингов совсем не сахар. Можно понять их неистовую жажду богатства и презрение к смерти. От такой жизни и себя перестанешь жалеть, и других.

Простить – нельзя, конечно. Но ведь не для мести этим убогим рыбакам судно прошло уже шестьсот миль вдоль гренландских берегов! И все еще нет достойной цели!

На побережье Исландии достойных целей сколько угодно, но нет целей доступных. Соваться в пиратское гнездо с одним суденышком – самоубийство. Против Рейкьявика нужна эскадра, и то успех дела не гарантирован.