Юхан и Карна сидели в Дининых покоях в «Гранде». Они читали вслух Библию.

Бергльот объясняла всем, кто выражал удивление по этому поводу, что Карна еще не пришла в себя и нуждается в духовном утешении. Ей нужно с кем-то поговорить. А вообще она почти не разговаривает. И почти ничего не делает. Бергльот приходится заботиться обо всех и в доме доктора, и в «Гранде». Она бегает между домом доктора и гостиницей, носит еду.

Бергльот шёпотом сообщила служанкам, что доктор совсем поседел и все члены семьи так исхудали, что она могла бы унести их всех на спине за один раз.

Анна и Вениамин почти не разговаривали с тех пор, как вернулись из Рейнснеса. Только держались за руки. Боялись выпустить друг друга из виду. Ведь тогда все могло случиться. Что именно, они не знали.

Однажды Вениамин спросил:

— Что он тебе сказал в тот день?

— Это утонуло в море, — ответила Анна. — Я не хотела оставлять это у себя.

Анна понимала, что все ее существо должно быть поглощено случившимся. Но это было не так. Она не могла даже оплакать тех, кто погиб.

Для нее понятие «ненависть» было чем-то нереальным. Во всяком случае, до сих пор. Его придумали исторические личности, чтобы оправдывать себя, когда они убивали друг друга. Она всегда считала ненависть бессмысленной и ненужной.

Но за последние дни ненависть заняла столько места в ее жизни, что это отвлекало от горя.

Однажды ночью, когда Анна лежала без сна, ею овладело такое бешенство, что она уже не могла оставаться в кровати. Она встала — ей нужно было выйти из дома. Бежать, кричать. А лучше всего пойти и растерзать того человека.

В прихожей она стала надевать пальто, но ярость помешала ей. Нужно было немедленно что-то схватить, разбить, разорвать. Не помня себя, она руками вырвала из стены медный крюк для одежды.

И тут же ее обхватил Вениамин:

— Анна! Умоляю, буди меня, если тебе станет невмоготу. Не замыкайся в себе. Я не выдержу…

Анна выпустила крюк из руки, и он упал ей на ногу. Это принесло облегчение.

— Я ненавижу! Ненавижу! Разве ты не понимаешь? — Она заколотила кулаками по его груди.

Он напрягся, но не стал ее удерживать.

— Я так ненавижу…

— За то, что он сказал тебе… до…

— Да! Я должна была сама видеть и понимать.

— Идем! — Он повел ее вверх по лестнице.

Помог снять пальто, уложил в постель, лег рядом и закрыл их обоих периной.

Свет был беспощаден. Несмотря на спущенные шторы. Казалось, они лежат на пронизанной лучами льдине.

Она услыхала его голос:

— Я должен был все рассказать тебе. Но боялся, что ты меня не поймешь… Это никогда не касалось моих чувств к тебе. Но все равно я должен был сказать. Тогда бы… Тогда бы ты, может, ненавидела меня не так сильно.

— Тебя? — удивилась она.

Он молча смотрел на нее. Черты его лица как будто стерлись. Глаза были совсем близко. Анне хотелось спрятаться. И вместе с тем хотелось еще крепче прижаться к нему.

— Нет. Я ненавижу Вилфреда Олаисена за то, что он год за годом беспрепятственно отравлял все вокруг своим ядом, пользовался своей силой. И ведь никто, кроме Дины, даже пальцем не шевельнул, чтобы помешать ему. Я ненавижу его так сильно, что не могу жить с этой ненавистью. Я даже горя не чувствую. Если б я могла, я бы… я бы…