Майор Борисов как будто прочел ее мысли.

— Кстати, Илья, что-то новенькое придумал для нового сотрудника, правильно я тебя понял? — Он пододвинул Большакову Иринин рисунок. — Что-то раньше я за тобой такого кролика не знал. Продемонстрируй коллегам.

— С нашим удовольствием, — благообразно кивнул Большаков, и Ирина порадовалась еще раз, теперь уже с чистой совестью: вот он, проглянул новгородский купчик Сила Титыч.

Большаков между тем достал из очередного кармашка вставные верхние зубы — вот почему он, зараза, во весь рот не улыбался — сунул их в рот, потом надел на нос взявшиеся невесть откуда черные роговые очки, провел подушечками пальцев по глазам — и вдруг преобразился. Глаза покраснели и сузились, и разрез у них стал вдруг совершенно другой — тот самый, характерный, который вместе с зубами и очками сразу бросился Ирине в глаза, помешав увидеть за внешне броскими деталями знакомое по фотографии лицо. Фигура у него тоже изменилась. Исчезла легкая раздолбайская сутулость, но плечи при этом стали как будто уже и подались вперед, вылез откуда-то маленький округлый животик, шейка вытянулась и подала голову подбородком вперед.

— Извините, — так же как в Мерзляковском, в полрта улыбнулся Большаков. — Пиджачок и рубашку оставил у себя. Но если надо…

— Нет, не надо, — усмехнулся в сторону Борисов. — И вообще. Работы до черта, а они тут бог знает чем занимаются. Хоть Рената, надеюсь, не впутали? Никаких больше неожиданностей лейтенанту Рубцовой от вас не ждать?

— Кроме кофе — никаких.

— А кофе нормальный?

— Нет, Юрий Николаевич, кофе не нормальный, — вынимая зубы изо рта и принимая свой обычный вид, сказал Большаков. — Обижаете. Кофе не просто нормальный. Это очень хороший кофе. И я сам его для Ирины Вениаминовны сварю. Дабы загладить первое впечатление.

Ирина вынула из сумочки шитую бисером косметичку и принялась было выбирать из нее все свое.

— Что вы, что вы, — произнес в галантном полупоклоне Большаков. — Это вам подарок от всей команды ГРАСа, в которой так, признаться, не хватало острого женского глаза и нестандартной женской логики.

Он покосился в сторону Борисова. Тот вздернул бровь, но ничего не сказал.

— А также в знак искреннего уважения и признания будущих заслуг, — продолжил Большаков. — Ну, надеюсь, без обид? — Он протянул Ирине руку. — И пойдемте варить кофе.

— Без обид. — И она пожала протянутую руку.

R.

От тетки Ирина съехала в то же утро. Собрала вещички — благо все уместилось в один-единственный старый чемодан — и захлопнула за собой дверь, оставив ключи там же, в теткиной комнате, на разворошенной коробке с документами. Книжку с остатками денег на счете она поначалу хотела было бросить там же, но, подумав, все-таки взяла с собой. Триста долларов, так триста долларов. Родовое, так сказать, наследство. Сидя на кожаном диванчике метро, она еще раз ее перелистала: самая большая трата была прошлым летом — тетка купила себе дачу в каком-то престижном дачном кооперативе, рядом сосновый лес, речка, в лесу грибы, в речке плотва. У нее как раз завелся тогда очередной поклонник, лет на восемь, наверное, если не на десять ее моложе. И тетка на все лето умотала с ним на дачу. Понятно, что Ирину туда никто не звал. Денег на покупку дачи, кстати, по официальной легенде, дал именно поклонник. Саша — так. кажется, его звали. Длинный, немного нелепый, походка рубль-двадцать, и в неизменной, и зимой, и летом, черной кожаной куртке. Парень чернокожий, как его Ирина про себя именовала. Не при тетке, конечно — та бы обиделась. Она вообще была очень обидчива. И теперь Ирина понимала — почему. Если воруешь у человека деньги, надо же получать хоть какую-то компенсацию за регулярный моральный урон и нечистую совесть. Вот и цепляешься по мелочам. И читаешь морали.