Чуть позже Ф. Достоевский более подробно раскроет свою мысль: «Эта тоска по делу, это вечное искание дела, происходящее единственно от нашего двухвекового безделья, дошедшего до того, что мы теперь не умеем даже подойти к делу, мало того — даже узнать, где дело и в чем оно состоит…»^>{245}. Кроме этого, добавлял В. Ключевский, «это дворянское безделье, политическое и хозяйственное… послужило урожайной почвой, из которой выросло… уродливое общежитие со странными понятиями, вкусами и отношениями…»^>{246}

Но главное — глубокая зависимость от постоянных и непредсказуемых природных катаклизмов подрывала любые возможности накопления капитала в России. Деловой успех промышленников и торговцев определялся, прежде всего, покупательной способностью основного потребителя — крестьянства. Большие колебания годовых урожаев вызывали аналогичные колебания и в крестьянском спросе, что не позволяло создать устойчивого, последовательно развивающегося дела. На эту данность прямо указывали представители делового мира России в начале XX в.: «не может быть и речи о здоровом развитии промышленности и торговли там, где нет устойчивого сельского хозяйства»^>{247}. Непрерывные и глубокие колебания урожаев создавали постоянную угрозу полного разорения не только крестьян, но и промышленников, что с одной стороны подрывало в них развитие деловой инициативы и рационального мышления, а с другой формировало рваческие настроения — использовать подвернувшуюся удачу или случайность по максимуму, не думая о будущем.

Как позже отмечал Н. Тургенев: «Великий двигатель национального процветания, а именно капиталы, накопленные целыми поколениями торговцев, в России совершенно отсутствуют; купцы там кажется, имеют только одну цель — собрать побольше денег, чтобы при первой же возможности бросить свое занятие»^>{248}. Об этом же свидетельствовал последний Московский городской голова: «Среди московского купечества было очень мало фамилий, которые насчитывали бы более ста лет существования… Редко в каком деле было три или четыре поколения. Или выходили из дела, или сходили на нет»^>{249}.

Именно низкая норма прибыли от сельского хозяйства являлась причиной и крайне незначительной доли высших сословий в России. В. Ключевский в этой связи замечал, что все «высшие сословия <…>, в России представляли в численном отношении (лишь) маленькие неровности, чуть заметные нарывы на народном теле»^>{250}. Например, на одного дворянина в Европе приходилось в среднем 5 крестьян, в России в пять раз больше — 25. Всего доля дворянства в Российской империи составляла около 1,5% населения. Причем большинство этого дворянства, по европейским меркам, трудно было отнести даже к среднему классу. Например, по данным В. Ключевского «более трех четвертей землевладельцев состояло из дворян мелкопоместных». Об уровне социальной дифференциации землевладельцев говорит и тот факт, что 13% богатейших помещиков принадлежало 76% всех крепостных, 42% — беднейшим, только — 3%