– О боги, что ей еще нужно? – Элвин остановился, не дойдя до первой линии танцующих.

К нам снова шла императрица – не хватило ей чего-то. А может, наконец, придумала достойный ответ. Но она изумила нас обоих, обратившись ко мне:

– Сударыня Айса! Не буду лгать, что ваше положение при дворе выглядит уместно, но все же вы станете женой нашего драгоценного Майера. И я нашла лучший способ показать вам свое расположение. Вы достаточно образованны, чтобы получить должность фрейлины? Есть ли возможность приступить уже завтра?

Я обалдела, но смогла выдавить с трудом:

– Это большая честь, ваше величество…

Она тотчас ушла, не оставив больше никаких распоряжений. Я до этого момента не опасалась, что меня обязательно пристроят при дворе – я здесь никому не нравлюсь, потому и впала в полное удивление. Элвин же погружался в отчаянье:

– Вот ты и уехала… Боги меня прокляли за какой-нибудь грех?

У меня тоже в горле заскребло:

– Да, милорд. За то, что вы им не молитесь. Но я-то почему с вами наказана? Им там с небес не очень видно, кого именно карать?

Больше нам танцевать вместе не хотелось. Это было так важно, так трепетно перед лицом неизбежного расставания – провести друг с другом еще хоть минуту. Но теперь заново стало трудно. Да и принцу крови давно следовало вернуться в зал – подыскивать себе невесту и объясняться, где он все это время находился.

Всю обратную дорогу до замка я молчала. А миледи Сао гладила вновь потухшего Майера по плечу, хотя старалась отыскивать плюсы:

– Все прошло идеально, никто ни о чем не догадался, спасибо Элвину. Айса, я и не знала, что вы с принцем такие большие друзья – так хорошо ладите. А у меня сердце кровью обливалось. Когда же я и собственного сына увижу среди сияющего зала, танцующего и смеющегося? Майер, родной, тебе понравился бал?

Он отвернулся к окну и промычал что-то невнятное. Устал сильно, ему этот поход стоил недельного запаса сил и выдержки.

Матушка Майера поздравляла меня с назначением весь вечер:

– Это большое достижение, Айса! Но не забывай, что с ним связана и большая ответственность. Я не рассказывала тебе, но в молодости тоже служила фрейлиной – и могу сказать, что вспоминаю те годы с теплотой.

Я ей мягко улыбалась, хотя смотрела внимательно и играть именно с ней в дворцовый этикет не собиралась:

– Миледи, я успела узнать, что ваше лицо слишком живое – оно всегда выражает какую-то эмоцию: тоску, радость или задорную хитрецу, когда мы вместе выручаем вашего сына. Потому я и сейчас замечаю, что ваши слова несколько расходятся с мыслями. Что это, сомнение?

Она вздохнула и перестала изображать незыблемую радость:

– Непонимание, зачем ее величество решила тебя вдруг возвысить и приблизить к себе. Тебя там никто не любит. Это ведь не секрет?

– Ненавидят, – поправила я. – Вы выбрали слишком мягкое слово.

– Вот именно, – признала она без труда. – Тогда в чем причина? Кому охота видеть тебя во дворце ежедневно?

Я прищурилась, глядя на добродушную женщину еще пристальнее, поскольку она со мной откровенничать не спешила, да и не была обязана: