Били и на реке Золотая Липа, и у Гродека близ Львова, и в Карпатах. «Нужно помнить, — справедливо писал А. А. Брусилов, — что эти войска в горах зимой, по горло в снегу, при сильных морозах ожесточенно дрались беспрерывно день за днем да еще при условии, что приходилось беречь всемерно и ружейные патроны и в особенности артиллерийские снаряды. Отбиваться приходилось штыками, контратаки производились почти исключительно по ночам, без артиллерийской подготовки и с наименьшею затратою ружейных патронов, дабы возможно более беречь наши огнестрельные припасы.
…Объезжая войска на горных позициях, я преклонялся перед этими героями, которые стойко переносили ужасающую тяжесть горной зимней войны при недостаточном вооружении, имея против себя втрое сильнейшего противника».
Одним из этих героев был и рядовой Сидор Ковпак, не ведавший тогда, конечно, что почти через тридцать лет ему снова придется воевать в Карпатах — уже советским генералом…
А войне конца не видно. Наоборот, чем дальше, тем разгорается все сильнее. Фронты пожирали людей ненасытно. И за успехи, и за неудачи платила страна одной ценой — солдатской кровью. Впрочем, случалось, что видели фронты (правда, на почтительном, десятка в два верст, удалении от передовой) и августейших особ. В самую наихудшую пору, к апрелю 1915 года, был затеян приезд в Галицию императора Николая II. Обратимся снова к авторитету А. А. Брусилова:
«Я находил эту поездку хуже, чем несвоевременной, прямо глупой… Я относился к ней совершенно отрицательно. Кроме того, я считал лично Николая II человеком чрезвычайно незадачливым, которого преследовали неудачи в течение всего его царствования, к чему бы он ни приложил своей руки. У меня было как бы предчувствие, что эта поездка предвещает нам тяжелую катастрофу».
Предчувствие не обмануло А. А. Брусилова: пятнадцатый год стал годом тяжелых испытаний для войск Юго-Западного фронта. Но это произошло позже, а тогда, в апреле, царь в мешковатом мундире с полковничьими погонами обходил строй рот почетного караула. Безвольный, неумный, ко всему на свете равнодушный, весь какой-то поношенный, словно траченный молью, вовсе не похожий на свои профили на серебряных полтинниках, император покорно выслушивал рапорты, молча изредка кивал головой и оглядывался на адъютантов, ожидая их подсказки: что же делать дальше? Как правило, дальше следовало пожалование нижним чинам крестов и медалей за «верную службу царю и отечеству». Изредка, опять подчиняясь нажиму своих приближенных, Николай пытался даже что-то сказать солдатам. Но, как продолжает А. А. Брусилов, «царь не умел обращаться с войсками, говорить с ними. Он и тут, как всегда, был в некоторой нерешительности и не находил тех слов, которые могли привлечь души человеческие и поднять дух».
Таким его увидел и нижний чин Сидор Ковпак, застывший в сером солдатском строю. Да не одного, а с августейшей супругой, как именовали императрицу Александру Федоровну.
Замерли вытянувшиеся в струнку солдаты, не лица — маски. Среди них и ефрейтор Ковпак. Приняв из рук сверкающего золотом погон и аксельбантов адъютанта два «Георгия» и две медали, царь самолично приколол награды к гимнастерке ефрейтора.