— Искусство оживленной трепотни чуточку чрезмерно высоко развито в этой компании, — говорит Бертиль. — А вот искусство держать язык за зубами абсолютно отсутствует.

Когда мы вместе гуляем, Бертиль и я, мы можем долгими часами ходить молча, и я не замечала, чтобы от этого нам становилось хуже. Да и так весело бродить с Бертилем, потому что его живому взгляду ничто в природе не чуждо. Он знает столько названий птиц и растений, о которых у меня нет ни малейшего представления, он находит птичьи гнезда там, где я не вижу ничего, кроме небольшого пучка увядшей травы. Он всегда находит первую фиалку весной, а когда я внезапно замечу несколько маленьких круглых коричневых комочков в полях, он говорит, что это — визитная карточка зайца.

Ага, ну теперь, думается, ты, верно, по горло сыта Бертилем, так что я избавлю тебя от дальнейших рассказов и закончу лишь теплым приветом от

Какая погода во время адвента в Стокгольме? Надеюсь, снега нет, потому что тогда я позеленела бы от зависти. Хотя не беспокойся, на нашу погоду сейчас особо жаловаться не приходится.

Разумеется, снега у нас нет, но деревья подернуты инеем, и маленький багряный луч зимнего солнца энергично силится пробиться сквозь туман. Ему как следует это не удается, но во всяком случае радостно смотреть, как он пытается…

Все наше семейство поднялось сегодня рано утром и зажгло первую свечу адвента. Мама играла, а мы пели «Приготовьте путь Господу…»[49]. И внезапно мы почувствовали, что Рождество близко. В первое воскресенье адвента словно видишь на расстоянии факел, а потом все ближе и ближе с каждым днем подходишь к нему, пока в Сочельник он не начнет светить тебе и согревать до самой глубины сердца.

После завтрака Сванте, я и Йеркер бодро отправились на прогулку. Мы шли лесом к Шерсхульту. Как бы ни пыталась, я не смогу описать тебе, как там было красиво. Можно, конечно, вспомнить бриллианты, но видела бы ты деревья, покрытые инеем!

Йеркер рыскал в кустах туда-сюда, словно гончий пес, так что я подсчитала: он прошел вдвое большее расстояние, чем мы со Сванте.

В Шерсхульте есть старый заброшенный торп[50]. Туда мы и отправились. Летом, когда цветут сирень и старые яблони с шишковатыми ветвями, там потрясающе красиво. По-моему, тяжко думать о том, что здесь некогда жили люди, посадившие эти яблони и обитавшие в этой лачуге, и возделывавшие землю. И о том, что нынче здесь так пустынно и все пришло в упадок.

Быть может, торпарь, привезя сюда яблони и посадив их в землю, надеялся, что его дети, и внуки, и правнуки будут веки вечные жить на этом торпе и выращивать новые деревья, когда старые погибнут… Как ты думаешь?

Замка на дверях не было, и мы вошли. В углах висела паутина, оконных рам тоже не было. Сразу бросалось в глаза, что половицы истерты множеством ног. Горница и кухня — вот и все жилье! В горнице находился огромный открытый очаг. Кто знает, сколько сопливых торпарских ребятишек, сидя здесь, грели ножки у огня, пока матушка варила на кухне кашу на ужин, а тьма стеною стояла за окном. Йеркер сновал вокруг и заглядывал повсюду и вдруг, откуда ни возьмись, предстал перед нами с целой пачкой старых писем, которые нашел в шкафу. Все письма были из Америки, из Дулута, что в северном штате Миннесота, и датированы 1855 годом. Так что я не думаю, что мы совершили великий грех, прочитав их. Писались они отцу и матери домой в Шерсхульт некоей Хильмой Карлссон. «Вообще-то в Штатах все очень хорошо, — писала она, — хотя работать приходится тяжело, a money