…С полудня и до наступления темноты я терял сознание одиннадцать раз. Самый долгий период беспамятства длился порядка сорока минут, самый короткий – чуть больше пяти. Промежутки между приступами тоже были разными – иногда меня вырубало чуть ли не на второй минуте бодрствования, иногда давало прийти в себя и оклематься. А отходняк после каждого «отъезда» был пропорционален времени, проведенном «в ауте». С небольшой поправкой на все увеличивающуюся слабость.

Амулеты моих спутников, вероятнее всего, вели себя так же, как мой, – со стороны их убежища изредка доносился то приглушенный кашель, то негромкие хрипы, то еле слышная возня. Впрочем, шум был на грани слышимости, птиц в воздух не поднимал, поэтому я относился к нему философски. То есть так же, как и к перспективе не пережить очередной глюк.

Рассматривал ли я возможность возвращения на берег в течение дня? Однозначно нет. Ибо прекрасно понимал, что вероятность выжить в незнакомом лесу, без четкого плана действий, да еще и во время поисковой операции, проводимой нашими врагами, исчезающе мала. Поэтому в промежутках между приступами работал – задавал о-Дитару вопрос за вопросом, а получаемые ответы заносил в блокнот.

Писал предельно подробно и разборчиво, а слова не сокращал. Наоборот, старался, чтобы текст был читаемым и предельно понятным. Так, на всякий случай. Поэтому же к некоторым ответам добавлял пространные примечания, в которых высказывал свои догадки и советы.

Получалось довольно неплохо. Только вот радости это не приносило – суть того, что было описано на двадцати с лишним листах, можно было выразить одним-единственным матерным словом. Или двумя нематерными – «мы попали». Правда, последним вариантом я не пользовался, так как неплохо обходился первым. И повторял его, как перед тем, как на меня накатывал очередной приступ слабости, так и после того, как приходил в себя и перечитывал написанное. Зачем? А просто так. Поднимал себе настроение.

Наступление темноты я встретил в сознании. И несколько изменил стиль общения с Корресом о-Дитаром. Дважды: сначала убрал с его лица скотч и выбил ответы на те вопросы, на которые нельзя было ответить одними «да» и «нет», а потом прирезал. Без каких-либо душевных терзаний или мук. А после того, как вытер нож о его же одежду, вдруг понял, почему в древности так любили убивать гонцов, приносящих дурные вести.

Двигаться начал после очередного отката. Сначала аккуратно завернул блокнот в целлофановый пакет и убрал в боковой карман рюкзака, затем нацепил на себя ОНВ и неторопливо скатал маскировочную сетку, а потом встал и, убедившись, что до убежища своих спутников как-нибудь доберусь, поплелся ко второй расщелине.

На мой шепот «это я, Макс» отозвался только Толян. Причем таким замогильным голосом, что мне ощутимо поплохело. Впрочем, оказалось, что паниковал я совершенно напрасно – и Ольга, и Костик, и Паоло были живы. Просто пребывали без сознания.

Быстренько расспросив Коростелева о симптомах их недомогания и убедившись, что они мало чем отличаются от моих, я похвалил его за проявленную выдержку. А затем вручил таблетку «боевого коктейля», «закинулся» сам и отправился к озеру.