Я улыбаюсь про себя при мысли о том, что Джио выберется оттуда.

Он был добр ко мне, болтался в сломанных железнодорожных вагонах, пока не уходили особо шумные клиенты моей матери. Но я бы никогда не пригласила его войти.

Возможно, он был старше меня всего на несколько лет, но это не помешало ей попытаться соблазнить его.

Однажды я сказала ей, что он гей, но она не сдавалась, продолжала убеждать меня в том, что мне пора повзрослеть – она хотела, чтобы я трахнула своего друга в одиннадцать лет, – она сказала, что его сексуальные предпочтения не имеют значения, что он просто возбужденный мальчик, которому понравится ощущение члена внутри свежей вагины. Больная сука.

Стоп…

Я пытаюсь избавиться от этой мысли, но не получается, и она проползает все глубже.

С того самого дня, как в пятом классе у меня начались месячные, моя мать давила, давила и давила на меня, называя ханжой.

Она велела мне покончить с этим уже, говоря о моей девственности, сказала, что забота о ее сохранности только вызовет у меня проблемы в будущем.

Она не видела, что я ни за что не цеплялась – я была просто ребенком, который не хотел участвовать в том, за что я ее ненавидела.

Я знала, что она делает, видела, как люди трахаются в фильмах и даже на столах для пикника или на задних сиденьях машин на нашей стоянке.

Взрослые мужчины выходили из ее комнаты голыми, не удостаивая меня взглядом – если мне повезет, – когда шли за пивом или чем-то еще из мини-холодильника, так что я видела член раньше, и вагину тоже, если на то пошло.

Мне это было противно.

Те звуки, которые они издавали, запахи. То, как они вели себя, как будто моя мать была гребаной королевой, в то время как их жены или мужья сидели дома, вероятно, задаваясь вопросом, где, черт возьми, их партнеры. Предательство и пренебрежение ко всему и вся вокруг.

Так что нет, секс не был тем, чего я хотела.

Долгое время я рассматривала секс как инструмент манипуляции, и у меня не было причин им воспользоваться. Только когда я отчаялась стереть из своей головы то, чем, я считала, был секс – грязь и стыд, боль, – я заинтересовалась.

Безумие во всем этом дерьме – то, что меня нисколько не удивляет, что мама хотела бы обменять меня на деньги. Много раз мне казалось, что она так и сделает, и, думаю, если бы ее не оскорбляло, когда мужчины отпускали обо мне пошлые шуточки, она, вероятно, так бы и поступила.

Или, может быть, нет, так как технически я уже принадлежала другому: была куплена богатым мужчиной, который выдавал себя за простого; он приносил мне мороженое и фильмы, чтобы я была занята, пока он проводил час в комнате моей матери, якобы разговаривая с ней обо мне. Человек, которого я считала хорошим, насколько это вообще было возможно в моем мире, который подарил мне нож для защиты, а потом ушел – только для того, чтобы одиннадцать лет спустя вернуться в мою жизнь как отец моего парня.

Насколько еще более извращенным может быть это дерьмо?

Со вздохом я сажусь и тянусь за гелем для душа, но когда его открываю, рецепторов достигает аромат кокоса и чего-то еще, столь же отвратительного.