Джеррик говорил о страшнейшем автохтонном хищнике Терзауруса, но при этом сам убил одно из этих животных, так что, возможно, он был страшнейшим хищником в этом суровом, никому не нужном мире. Он видел, как среди далеких холмов мелькают вспышки взрывов, и понимал, что инопланетные хищники продолжат охоту на гразли, прогоняя их в густые леса.
Оставив огромную голову зверя возле поселения как предупреждение врагам, Джеррик въехал на комбайне внутрь поселения. Колонисты закрыли за ним ворота. Теперь он был реабилитирован. Он победил и, как ни странно, чувствовал себя в безопасности. Он надеялся, что инопланетные хищники и гразли теперь будут обходить человеческое поселение стороной.
Отчаянным колонистам предстояло начать все заново и найти способ выжить. Но теперь Джеррик уже не боялся того, что готовит им следующий сезон.
Мира Грант. Кровь и песок
Ласт-Бридж, Монтана, 1933 год: через две ночи после падения звезды
– Мальчик!
Крик был неистов. Этот крик был неистов всегда. Томми никак не мог понять, зачем им вообще петух, если ему не приходится никого будить. С этим прекрасно справлялась тетушка Мэри, которая звала его своим громким, высоким голосом, когда даже солнце еще не поднималось над горизонтом. Мальчик! Почему свиней еще не кормили? Мальчик! Почему не развели огонь? Мальчик! Где твоя никчемная сестра? Неужто она не знает, что утро уже на исходе, а куры до сих пор сидят на яйцах?
Мальчик, куда ты подевался? Мальчик, почему ты такой непутевый?
Мальчик.
Она никогда не кричала на Энни так, как кричала на него, и он подозревал, что той повезло больше, вот только Энни говорила, что это не так. Еще она говорила, что тетя Мэри смотрит на нее как-то странно, словно Энни – образцовая свиноматка, которую раскармливают в преддверии ярмарки. Им было по одиннадцать лет и они оба умели считать. На фермах в дне езды отсюда было десяток мальчишек их возраста, плюс-минус пара лет, которые все равно ни на что не влияют. На некоторых фермах дела шли неплохо, особенно в сравнении с их каменистыми полями и пустыми закромами. На некоторых фермах, возможно, не отказались бы заплатить за прилежную невестку.
Других девчонок не было. Такое впечатление, что боги Монтаны понимали, что это место для девчонок не предназначено. Однажды он сказал об этом Энни, когда ей было особенно грустно, и она так сильно врезала ему, что у него рука болела неделю.
«Девчонки не лучше и не хуже мальчишек! – запальчиво восклицала она, как это часто бывало, когда они приходили в это жуткое место. – Они просто другие. Их легче продать и не чувствовать себя виноватым».
А потом она убегала помогать тетушке Мэри со штопкой – у тетушки Мэри штопки всегда хватало, ведь она брала одежду со всех соседних ферм и потом говорила, что всю ее чинила Энни, словно так можно было еще хоть немного поднять цену невесты.
– Мальчик!
Вздрогнув, Томми прекратил считать ворон и вдруг с ужасом осознал, что совершил самый страшный грех во всей Монтане: он заставил тетушку Мэри – ту самую тетушку Мэри, которая взяла их с сестрой к себе, хотя и не обязана была, ведь их мамаша была совсем пропащей, а папаша и того хуже; ту самую тетушку Мэри, которая единственная в целом мире их любила, хотя и не знала, заслуживают ли они такого счастья, – он заставил ее позвать его дважды.