– Хватит! Птичек распугаешь.

– Так ты высунься. Пташкам корму-то буде богато, – посулили из-за дороги.

– Это ты брось, – усмехнулась Катя. – Деваться тебе все равно некуда. «Маслята» уже экономишь. Поерзай да сдавайся. В противном случае дырок понаделаю.

– Спробуй, – в тонком, но, в общем-то, вовсе не визгливом голосе уверенности было не меньше, чем в наглом тоне амазонки. – Спочатку я твоєму пащенку криву шийку докручу. Він тобі мертвий потрібен? Опудало з нього облізле вийде[22].

– Я жутко милосердная. Я же практически из Гринписа. Ты ведь знаешь этих чудиков? Тебе не кажется, коллега, что мы зря лбами бьемся? – Катя делала яростные жесты прапорщику. «Маузер» тыкал в сторону реки, делал замысловатый пируэт. Герман кивнул: понятно – обойти с тыла.

– Ти, москалья стерво, мене ще в союзники поклич, – заорали с той стороны дороги. – Я з вами, с кацапами, поруч и серіти не сяду. Це моя країна, духу московського тут більше не буде.

– Здесь земля Российской империи, – рявкнула Катя. – Была и будет. Хоть усрись, бандера рахитичный.

Герман поспешно уползал в крапиву. «Маузер» на прощание произвел жест угрожающий, толковать его следовало как «ползи быстро, но осторожно». Прапорщик позволил фуражке сползти на нос и таранил жгучие дебри на манер полярного ледокола. Сзади перешли на матерное:

– Сунешся, шлюха московська, я тобі ще одну щілину прострочу. Будеш, гнійна сука, в ногах валятися. Я тебе розтягну, а потім…

– Угу, я тебе заодно отсосу и анилингус сделаю… – отозвалась Катя.

Насчет последнего Герман не совсем понял. По латыни он имел твердое «хор.», но к подобным физиологическим терминам суховатый Евгений Брониславович гимназистов почему-то не приобщал.

Обдумывая, что бы это могло значить, прапорщик скатился под мост. Здесь было прохладно, пахло тиной и ершами. В воду брызнули перепуганные лягушата. Зарываясь сапогами в песок, Герман прополз под сваями, полез в кусты. Следовало быть осторожным – этот стрелок уж точно раздумывать не станет. Вообще-то, если суждено получить пулю, то Герман предпочел бы пасть от руки Екатерины Георгиевны. Она даже из тяжелого «маузера» бьет удивительно изящно. Черт бы ее побрал, стерву невозможную.

Впереди жалобно всхрапывала раненая лошадь и слышались переговоры на повышенных тонах:

… – яйця відкручу. Голосити буде, у вас в Кремлі почують. Що вам, б…ям, не сидіти завмерши в своїй Федерації, на газову трубу подрачивать? Все лізете, навіть сюди потягнулися. Я чароді́йнику вашому кожну кишечку на ніж намотаю.

– Только тронь мальчишку. Ты у меня жить будешь, – ласково пообещала Катя. – Ннеделю, а то и больше. Я «перо» пачкать не буду. Я тебя на горшок посажу и пару крыс отловить не поленюсь. Они тебе так дупло разделают, что верещать замудохаешся. Гнида незалежная, недоносок триперный.

– Вы, сучки гэбисткие, в пытках толк знаэте. Так, ще не вмерла Украина, и наш час прийшов.

Бах, бах – гавкнул в ответ «маузер» Кати, то ли демонстрируя немереные запасы боеприпасов, то ли отвлекая внимание оппонента от обходного маневра. Зря, между прочим. Герман, ориентирующийся по звукам голосов, мгновенно потерял противника.