– В редакции говорили: «Если тебе удастся в командировке с ними встретиться и пообщаться – сделай это». Мы пытались представить обе стороны. У нас были бригады, которые одновременно работали по разные стороны. Например, я ухожу в горы за Басаевым или Дудаевым, а другая съемочная группа работает с командованием федеральных сил. Хотя мы старались сделать упор не на военных событиях – кто кого побеждает, а на том, как эти события отражаются на рядовых солдатах, на обычных гражданах, оказавшихся в этой ситуации. Для меня до сих пор остается открытым вопрос, почему спецслужбы не могли найти выход на Дудаева или Басаева. Я не помню случая, когда бы я захотел кого-то из них увидеть и не нашел выход. Когда было задание редакции найти и задать какие-то вопросы, то я на них выходил. После Буденновска, когда Басаев скрывался в горах Чечни, ФСК рыскала везде и не могла его найти. В редакции тоже решили его поискать, и через две недели нашли. Мы привезли большое интервью, записывали его всю ночь, и картину оно проясняло. Мы много раз встречались с Масхадовым как с потенциальным политиком, на которого можно сделать ставку, начать какой-то диалог. Но в России не было стабильной, структурированной и организованной власти, она бросалась из одной крайности в другую, и в итоге ничего не вышло.

– А почему, на ваш взгляд, в итоге было решено сделать ставку на Кадырова, а не на Масхадова?

– Во-первых, Кадыров представитель самого большого тейпа Чечни, а Масхадов – нет. Это очень важно. Во-вторых, у власти была попытка выйти на связь с Масхадовым, но у того не было группы людей, на которых можно было бы опереться и навести порядок. Например, выстроить отношения с Москвой. Масхадов был великолепным офицером-артиллеристом, прослужившим до самого распада СССР в Прибалтике. Но он был слабым политиком. В отличие от Кадырова, у которого еще была и группа людей, на которых опереться он мог. Думаю, именно поэтому была сделана ставка на Кадырова. Кроме того, ведь он был реальным духовным лидером в своем регионе. Нельзя сказать, что он был несомненным духовным лидером, но к 2000 году, когда в Чечне произошел резкий раскол между радикальными исламистами и приверженцами традиционного ислама, победили кадыровские силы. Я был недавно в Грозном, и сейчас невозможно узнать город, настолько сильно он изменился. Я при этом знаю, какой ценой это дается. Люди все еще продолжают пропадать. Но, видимо, это как раз та цена, которую приходится отдавать за стабильность и за то, чтобы строить республику дальше.

– Если бы сейчас, например, в редакции Первого канала вам сказали, мол, спецслужбы не могут найти Доку Умарова, – найдите и возьмите у него интервью. Думаете, это было бы для вас реально?

– Я думаю, что нет ничего невозможного. Не знаю почему, но мне как-то везло и удавалось выходить какими-то путями на них. Я всегда выжидал. Запрашивал то, что меня интересует, но никогда не давил и не подгонял, условий не ставил. Это очень важно, поскольку ты имеешь дело с людьми воюющими, и на каждое резкое движение с твоей стороны могут отреагировать неадекватно. Ты пришел – ушел. А они остаются и воюют дальше. Когда мы ехали из того же Буденновска в Чечню целые сутки, мы оказались в одном автобусе с Басаевым. Я за все это время ни разу не приставал к нему с вопросами. Нервное напряжение там было на пределе, и я понимал, что любое вмешательство с микрофоном неуместно. Нельзя никогда думать, что я вот такой журналист, все покажу да расскажу. Нельзя себя так позиционировать в общении с террористами, поскольку любое неверное движение может прервать контакт. Или все закончится еще хуже.