— Георгий Ильич, — проворковала Базилевич, — знакомьтесь, Евлампия Романова, она училась вместе с Малевичем и по трагической случайности оказалась рядом с ним в момент смерти.

— Ну мать твою налево, — подскочил Жора, — рассказывай.

Пришлось опять повторять все с самого начала.

— Значит, Эдька работу обещал, — задумчиво протянул Саврасов, потом неожиданно гаркнул: — Будет тебе служба, чтобы я последнюю волю друга не выполнил? Эмма Марковна, оформляйте ее в зал скорби. — Затем он обратился ко мне:

— На пианино играешь?

Эмма Марковна заерзала. Я улыбнулась:

— Немного умею.

— Моцарта там, еще кого печального знаешь?

Тут терпение Базилевич лопнуло, и она заявила:

— Уважаемый Георгий Ильич, я лично учила Романову и могу заверить, она…

— Если вы, тогда полный порядок, — прервал даму Саврасов, — пусть завтра выходит.

И он снова схватился за телефон. Уже покидая кабинет, я услышала, как он заорал:

— Слышь, Колян, тут один чудак на букву «м» не разрешает мне Эдьку похоронить по-человечески…

Мы выпали в коридор. Эмма Марковна тяжело вздохнула и спросила:

— Ну, как вам наш Жора?

— Колоритная личность, — ответила я, — а за что он сидел?

— По старому кодексу статья сто сорок шестая, часть третья, мошенничество в особо крупных размерах, — словно прокурор, отчеканила Эмма Марковна, — оба раза!

Я ничего не ответила. Володя Костин как-то рассказал мне, что статус заключенного в зоне сильно зависит от того, по какой статье он сидит. Человеку, осужденному за изнасилование или растление малолетних, суждена судьба изгоя. В уголовном мире ценятся грабители, воры, убийцы. Мошенников блатной мир считает интеллигентами, к заключенным с таким «диагнозом» барак отнесется лояльно, но смотрящим на зоне ему никогда не стать.

— Значит, завтра в десять утра ждем тебя, — сказала Эмма Марковна, — да, деточка, оденься официально, строго и без всякой боевой раскраски, ну чуть-чуть пудры, поняла?

Я кивнула и побежала к остановке маршрутного такси.

Около нашего подъезда стоял голубой микроавтобус, на боках которого были выписаны белые буквы МЧС. Отчего-то у меня нехорошо сжалось сердце, но когда я, вознесясь на нужный этаж, увидела широко распахнутую дверь в нашу квартиру и толпу мужчин на площадке, мне стало совсем плохо. Потом глаз выхватил среди незнакомых лиц покрасневшие мордочки Лизаветы и Кирюшки. Железная рука, сжимавшая сердце, разжалась. Слава богу, дети живы и здоровы, а остальное, в конце концов, не важно.

— Что случилось? — крикнула я.

Одна из женщин обернулась, и я узнала Катю.

— Ох, Лампуша, — сказала она, — дверь пришлось с петель срезать.

Я уставилась на железную дверь, прислоненную к стене.

— Почему?

— Тут такое дело, — завела Катюня.

— Ее заперли, а ключа нет, — влез Кирюшка.

— Юльке на работу пора, прикинь, как она орала, — закричала Лизавета.

— Ничего не понимаю, — пробормотала я, — ключ, дверь, да объясните по-человечески.

— Давайте расскажу, — суетилась Лиза. — Значит, у нас на двери три замка, понимаешь?

Я слушала разинув рот. Когда заказывали стальную дверь, естественно, все хотели, чтоб она оказалась неприступной. Поэтому начудили с запорами. Изнутри мы можем закрыться на два ключа, снаружи тоже, но фокус состоит в том, что нижний замок — самый обычный, английский, он отпирается как снаружи, так и из квартиры, просто и элементарно. Настоящего домушника такая преграда не остановит, спасет лишь от соседки-алкоголички да неуемных подростков.