Я был смущен. Правда, просьба моя не была обоснована. Но я сосредоточился, чтобы найти достаточную причину, и вскоре нашел путь, по которому следовало идти.

— В этой своей жизни Курт ничего не сделал ни для добра, ни для милосердия, ни для общества, ни для души; он — холодный эгоист: никого не любит и сам не любим никем. Он не приютил ни одного бедняка, золото его не осушило ни одной слезы. Это совершенно бесполезный человек, паразит, питающийся потом своих вассалов, и пот этот обилен, вследствие его алчности и грубости. Так, вот, взамен бесполезной жизни, которую прошу сократить, я предлагаю воплотить меня, когда мои руководители найдут возможным, и дать мне скромную жизнь богомольца-странника. И, если мне разрешат разыскать сокровища, я сделаю из замка Мауффен убежище для больных и убогих и буду сам ухаживать за ними. Если же найденное золото соблазнит меня и я забуду свой настоящий обет, пусть судьи мои поразят меня тою же смертью, какую я испрашиваю для неблагодарного.

Мысль моя лилась чисто, ясно и твердо, как и решимость моя выполнить избранное дело. Трепещущий золотистый свет окутал меня.

— Только полезная жизнь, посвященная добру, самоотречению и покорности, может искупить бесполезную жизнь. Пусть просимое тобою для этой цели золото останется неприкосновенным и пусть ничтожный и неблагодарный человек понесет преждевременное разрушение его земного тела. Тебе даруется смерть твоего сына Курта, глубокий дух которого расплачивается, беря на себя бремя ради достижения избранной цели. Исполни же честное дело милосердия, взамен даруемой тебе жизни.

Счастливый получением просимого разрешения, хотя бы и такой ценой, я снова опустился к моим спутникам.

— Теперь, — сказал я, — негодный сын не избежит моего справедливого гнева.

Было лето. Уже несколько недель солнце палило своими горячими лучами иссохшую землю; печален был вид деревьев с поблекшей листвой, травы пожелтелой, увядшей, и сожженных полей. Белая тонкая пыль вихрем крутилась в воздухе, удушая людей, по необходимости выходивших на большую дорогу. Природа точно истомилась, и раскаленный воздух был насыщен электричеством. По всем церквам и часовням собирался народ, вознося к Богу горячие молитвы о ниспослании освежающего дождя, который бы спас посев и виноград. Но небо было глухо к мольбам; на голубом своде не являлось ни облачка и палящее солнце собиралось пожрать землю своими огневыми лучами.

Однажды Курт встал довольно поздно и завтракал с женой и Лукою; оба они располнели и изнемогали от жары.

— О! — сказал Лука, отирая потный лоб. — Неужели вы хотите, граф, пуститься сегодня в путь? Я задыхаюсь и здесь, а ехать верхом, да по большой дороге, где пыль ослепляет глаза и нечем дышать, это свыше моих сил.

Курт, никогда ни для кого не стеснявшийся, нисколько не тронулся этими доводами и равнодушно сказал:

— Я решил быть сегодня у герцога. Надо покончить с этим делом, а потому мы поедем, отец Лука.

— Но что это за упорство ехать по такой жаре, — заметила графиня, вмешиваясь в разговор и подозрительно смотря на мужа. — Какое это важное дело может у тебя быть с дядей? Я поеду с тобой, — прибавила она вызывающе.