Вместе с этим верным спутником в течение стольких веков, мы поднялись в пространство.

— Иди в аббатство, — сказал мне голос моего руководителя. — Будь при земной смерти патера Бенедиктуса.

Невольно спрашивал я себя, почему такой молодой, еще полный сил, должен он покинуть свое дело?

— Уже более десяти лет прошло со дня твоей смерти. Бенедиктусу пошел сорокой год, — ответил мой покровитель.

Я вздрогнул. Уже десять лет я блуждал без отдыха, видя и чувствуя все, но не считая часов!..

Стараясь побороть недружелюбное чувство к нему, я спустился в столь знакомую мне комнату приора. Он сидел у стола, нагнувшись над пергаментом; брови его были нахмурены, и преждевременные морщины бороздили лоб. Он высчитывал монастырские доходы и соображал, нельзя ли сократить значительные пособия, которые находил излишними; тем не менее, он все возвращался к посланию, полученному утром из Рима, от одного из его друзей кардиналов. Кардинал этот сообщал, что папа, находя его аббатство слишком обширным и богатым, предполагал разделить состояние его и общину, образовав два монастыря. Мысль эта собрала глубокие морщины на лбу Бенедиктуса, и его мрачные синие глаза блеснули гневом.

— Никогда, — прошептал он, — я не потерплю этого. Разделить это огромное богатство, на половину обезлюдить обширную обитель, чтобы набить ее нищими и богомольцами? Пока я жив, этого не будет!

Он облокотился на стол, и в голове его созрела решимость ускорить исполнение гигантского, бывшего целью его жизни плана, который должен дать ему тиару и который основывался на смерти папы.

— Пусть он умрет, — шептал он со зловещей улыбкой.

Схватив перо, Бенедиктус набросал ответ сообщнику кардиналу, излагая свой проект. Он не знал, что кардинал этот уже предал его и что присланный документ был его смертельным приговором…

Была уже глубокая ночь, когда он встал, усталый, и, отирая вспотевший лоб, сделал несколько шагов по комнате. Затем он улегся в постель и заснул. Дух его отделялся с той легкостью, какая бывает только во сне, и, в тот момент, когда во мне закипела ярость, при воспоминании о его предательстве, точно завеса упала, и мои просветлевшие глаза в духе Бенедиктуса узнали Велледу, мою подругу из Помпеи.

Воспоминание о цирке, темнице и ее трагической смерти восстали передо мною и мгновенно успокоили меня. Приняв снова вид Астортоса, я сказал:

— Это меня ты предала и заместила?

Изумленный и пристыженный дух отшатнулся; но воспоминания о прошлом, когда мы были друзьями, заслонили нашу вражду, и дух Велледы сказал мне:

— Прости мне, Астартос. Зачем ты стоял во главе? Я не тебя хотела устранить, а я добивалась твоего места. Ты знаешь мою пылкую душу, жаждущую власти. Но ты все тот же, мой добрый Астартос; ты не можешь сердиться на меня, и я готова признать, что гонялась за призраками…

Гнев мой прошел, и мы беседовали, как в прежнее время в Помпее, в лавке, которая вставала перед нами с ее огромными глиняными сосудами, маленькой лестницей и деревянными скамьями. Эти мирные воспоминания произвели действие бальзама на наши сердца, которые волновали столько мятежных чувств, жажда власти, алчность, интриги.