«Прямо в шейные позвонки! Как так получилось?» — вяло подумал я. Мы оба стояли и смотрели на тело бойца американской армии.

В коридоре послышались шаги.

Я был готов к бою, поднял пистолет на уровне глаз, часовой также сдернул с плеча автомат, снял с предохранителя, передернул затвор.

Из-за угла показался начальник особого, тьфу, отдела военной контрразведки полковник Миненко Иван Николаевич.

Он увидел нацеленное на него оружие. Поднял кисти рук, показывая, что не вооружен.

— Тихо, тихо. — посмотрел на убитого американца. — Кто его приложил?

— Я. — сказал я опуская оружие.

— Ну, и чего стоите? Затаскивай его в кабинет! А ты боец — быстро за шваброй и в туалет! Кровь смыть! Автомат оставь! И запомни! Ты ничего не видел. Пошел отлить. Нарушение Устава караульной службы — еще не есть смертная казнь!

Втроем мы, кряхтя, затащили обмякшее тело в мой кабинет, опустили на пол.

— Опаньки! — Миненко аж присвистнул от удивления, увидев тело Данилоффа на полу — Ни фига себе. Прямо ледовое побоище. И этого ты тоже? — он с видом знатока рассматривал входное отверстие на лице у покойного майора.

Повернул голову покойного майора. Покачивал головой с видом знатока.

— Я — уныло кивнул — Одной пулей обоих. Когда тело за дверь грохнулось, думал, что своего убил.

— Понятно. — Миненко подошел к моему столу, приподнял газету — А что пьешь один?

— Да, я это… Хотел застрелиться, так, вот помешал — я кивнул на убитого майора.

— Стреляться-то не передумал? А то можешь не тратить свои патроны, думаю. Что америкосы тебя сами расстреляют. Сэкономишь или Штатам или Родине патрон. Нет. Не патрон. Два.

— Второй для контрольного выстрела?

— Соображаешь, полковник!

Нужно сказать, что никогда не было понятно, когда Миненко говорит серьезно, а когда шутит. Он всегда улыбался открытой, в тридцать два зуба — голливудской улыбкой. Вот и сейчас было совершенно непонятно всерьез он или в шутку.

Был он высок, около 185 сантиметров, любитель волейбола. Гибкий, хлесткий как плетка. Его удар никакой блок не может спасти. Всегда он пробивал. Волосы у него были несколько длиннее, чем принято у военных. Светлые. Слегка вьющиеся. Знаю точно, что многие женщины в дивизии по нему вздыхали. По их меркам — красавец.

Но пользовался он своей красотой или нет — не знаю. Знаю лишь, что он и его подчиненные знали о многих вещах в дивизии, и многим кровь попортили, но его все знали, боялись, и поэтому уважали.

— Ну, что, Николай Владимирович, будешь сражаться или сдаваться пойдешь? Или стреляться? У тебя три пути. Богатый ты мужик, доложу я тебе! У многих один путь. У тебя целый три — выбирай! — он смотрел пытливо, при этом улыбался.

Я молчал. Думал.

Миненко тем временем нагнулся над телом майора и начал деловито шарить у него по карманам. Вытащил из кобуры здоровенный армейский Кольт, положил его на стол, затем вытащил документы, бегло их глянул. Вытащил портмоне, вытащил оттуда доллары и наши рубли, все это переложил в карман своей куртки, а все документы выкладывал на стол.

Мне стало противно.

— Ты ему еще в рот загляни?

— Золотые коронки? Нет, вряд ли. Это только мы носим. Они фарфор на фиксах таскают. Да, у тебя все равно нет пассатижей, чтобы выдрать.