– Когда я с ним подключался, он отвечал на мое возмущение каким-то странным невозмутимым снисхождением, – заметил я. – В его понимании я – безнадежно пропащий человек, который просто не в состоянии постичь правильность того, что он, Инграм, творил. Это было еще в первый день.

– За следующие пару дней мы его немного поослабили, – сказал Джефферсон. – Мы не спорили с ним, а наоборот, попытались его понять.

– Как можно понять человека, который по чьему-то приказанию изнасиловал женщину, а потом изувечил ее особым образом? Он связал ее, заткнул ей кляпом рот и оставил ее, истекающую кровью, медленно умирать Да разве можно его вообще считать человеком после такого?

– И все же он – человек, – возразил Джефферсон. – И каким бы странным ни было его поведение это человеческое поведение. По-моему, именно это и сбило его с толку – мы воспринимали его не как некого карающего ангела, а просто как тяжелобольного человека, которому мы старались помочь. Он выслушал бы твои проклятия и только посмеялся над ними. Но он не смог вынести искреннего христианского участия и доброжелательности Элли. Или, с другой стороны, моего профессионального отношения к нему как к больному.

– Он не ест и не пьет уже три дня, – вздохнула доктор Орр. – И если бы мы не вводили ему внутривенно питательные растворы, он мог бы уже умереть.

– Недостаток глюкозы, – кивнул я.

– Тебе лучше знать, – Марти помахал рукой перед лицом Инграма – тот даже не моргнул. – Теперь мы должны выяснить, почему это произошло и насколько распространенными могут быть подобные осложнения.

– Вряд ли такое будет случаться часто, – предположил Мендес. – У Инграма это бывало и раньше, причем не раз, и это останется с ним после того, как он вернется оттуда, где сейчас пребывает его сознание. Сначала это было похоже на контакт с каким-то иным разумом или с животным.

– Мне приходилось с таким сталкиваться, – сказал я.

– И тем не менее его мозг напряженно работает, анализирует, – заметил Джефферсон. – Он с самого начала активно изучает нас.

– Он изучает в основном то, насколько много нам известно о подключении, – сказала Элли. – Его совсем не интересовали мы сами, как личности. Но раньше он подключался только ради дела, и очень ненадолго, поэму теперь так жадно впитывал наш опыт подключений.

Джефферсон кивнул.

– У Инграма имеется одна очень живая фантазия, которую породило его воображение, когда он думал о возможностях подключения. Ему хотелось бы подключиться с кем-нибудь и убить его.

– Или ее, – вставила Амелия. – Например, меня или ту несчастную, которую он изнасиловал и зарезал.

– Обычно в этих его фантазиях фигурирует мужчина, – сказала Элли. – Женщин он не считает достойными противниками. У него вообще очень слабо развито половое влечение – когда он насиловал ту женщину, то считал свой пенис просто еще одним оружием.

– Продолжением своей сущности – так же, как все прочее оружие, которым он пользовался, – добавил Джефферсон. – Должен сказать, у этого Инграма тяга к оружию выражена сильнее, чем у любого солдата из тех, с которыми я подключался.