– Да уж, залягу, – несмотря на боль в сломанной руке, широко улыбался красноармеец. – Винтовку и патроны сдал, на законном основании лечиться буду. А там, глядишь, вся эта свистопляска уляжется. Сюда во второй раз торопиться не буду.

– В общем, без тебя довоюют, – не слишком дружелюбно поддел его кто-то из матросов.

– Завидуешь, что ли?

– Да пошел ты куда подальше! Насмотрелся я на таких. Будешь со своей рукой носиться до весны да врачам плакаться.

Одинокий снаряд разорвался позади, сверху посыпались осколки. Все примолкли.

– Чего цапаться, – рассудительно заметил один из пожилых раненых с перевязанными руками. – До левого берега еще доплыть надо.

Ступников, чертыхаясь, выбивал раздувшийся патрон, застрявший в казеннике правого ствола. Пострелял неплохо, выпустил почти целиком две коробки по пятьдесят патронов, хотя вряд ли попал в цель. А мог бы, если б на правом берегу не зевнул. Но уж слишком внезапно вынырнули из-за обрыва «юнкерсы», да и непрерывные взрывы мин заглушали все звуки. Вот и зевнул, не среагировал вовремя.

Федя Агеев, выбравшийся на крышу рубки, осмотрел башню, стволы, затем поковырялся ножом и сообщил Ступникову:

– Гля, осколок почти насквозь броню пробил, – и протянул Косте изогнутый кусок металла. – С палец толщиной, аж зазубрины сплющились.

– Дай гляну, – подбросил на ладони увесистый осколок сигнальщик Валентин Нетреба, рослый, белокурый, из бывалых моряков. – Такой может запросто броню продырявить. Повезло тебе, Федька.

– А чего мне? Я внизу сижу, ленты подаю. Осколок прямиком в Костю шел.

– Ну и чего ты радуешься? Товарища бы покалечило или убило, а ты невредимый. Хорошо, да?

– Я не то имел в виду, – сконфузился помощник Ступникова, способный ляпнуть по простоте что надо и что не надо. – Я ж за Костю переживаю.

– Ну-ну. Отдай железяку ему на память, а когда ремонтники придут, не забудь напомнить, чтобы трещину заварили.

Из дверей рубки высунулся мичман Морозов:

– Агеев, ты чего там топчешься? Осмотрел стволы и лезь на место. Ступников, пулеметы в порядке?

– Да вот гильзу раздуло, сейчас выбью. Все нормально, Николай Прокофьевич.

– Длинными очередями не стреляй, – буркнул подошедший боцман. – Не маленький вроде, а засадил в белый свет почти всю ленту.

– Может, в кого и попали, – предположил Агеев.

– Пальцем в задницу. А ты, боец, – сделал он замечание раненому красноармейцу, – в рукав кури, а лучше гаси свою цигарку. Ночью она за два километра видна.

– Щас, докуриваю…

За ночь «Верный» сделал еще пять рейсов. Ночь, казалось, никогда не кончалась. Причаливали, загружали людей, ящики, мешки, вслушивались в звук летящих снарядов, и, наверное, каждый думал, неужели так и застрянут на этих ночных переправах. Сколько тут можно продержаться? Пару ночей… в лучшем случае неделю.

Третий рейс запомнился тем, что снаряд поджег древний остроносый пароход с огромными колесами по бокам. Он шел впереди, пыхтя, как паровоз, шлепая плицами, из высокой трубы снопом летели искры.

– Раскочегарился! – бурчал боцман Ковальчук. – Надо было на левом берегу больше пара нагонять, а он шурует на прямой видимости.