— А-а, это причина достаточно уважительная. Тогда пожалуйста.

Саша дал сигнал, и машина скрылась за тополями.

— А где же Прасковья Марковна? — Спросил Федор.

— Мигрень, голуб сизый, — ответил Кузьмич. — Мигрень после третьей шахматной партии. Лет двадцать назад она выдерживала до десяти партий. А теперь три партии едва вытягивает.

— Да ты разве не замучаешь? — Послышался из окна голос Марковны. — Когда люди становятся инвалидами на работе, то им хоть пенсию платят. А я из-за твоих шахмат стала инвалидом, и никакой тебе пенсии.

— А чего же это никакой? — Шутил Кузьмич. — Разве я тебе пенсии не плачу? Кто же после получки мои карманы выворачивает?.. Разве не ты?

В дверях с мокрым полотенцем на голове появилась полная Прасковья Марковна.

— Ага, вот как! — Воскликнула она. — Так ты не хочешь, чтобы я карманы выворачивала? Так сколько бы это за год в них табака и всякого мусора накопилось?..

Пока Лида и Валентина накрывали на веранде стол, ко двору подъехала еще одна машина. За деревьями появился Солод, нагруженный пакетами. Он был хорошо выбрит, одет в черную тройку с черным галстуком под белым воротничком.

— Ну, как? Не опоздал?..

— Заходите, богатый купец, — сдерживая радость, отозвалась Лида. — Вы скоро появитесь в этом дворе в окружении целой свиты носильщиков.

Действительно, у Солода для всех нашлись хорошие подарки. К Федору он подошел с игрушечным фотоаппаратиком.

— Спокойно, спокойно, товарищ главный инженер!.. Фотографирую.

Иван Николаевич щелкнул... И тут оказалось, что в его руках был не фотоаппарат, а подделанная под маленький фотоаппарат обычная зажигалка. Желтый язычок огня, вспыхнувшего над ней, едва заметно качнулся на тихом ветре.

— Вот что! — Удовлетворенно воскликнул Федор. — Остроумная штука.

Закончились традиционные поздравления именинника. В головах туманилось от легкого хмеля. Все были веселые, возбужденные. Кузьмич и Марковна пошли в комнату, Валентина с Лидой меняли на столе тарелки, ставили новые бутылки с вином.

Солод подошел к Федору, таинственно поманил его пальцем за дом, где стояла оплетенная диким виноградом небольшая беседка.

— Не знаю, говорить сейчас, или в другой раз. Не хочется в такой день портить тебе настроение. А предупредить надо. И немедленно...

— Начал, так говори...

Солод выглянул из беседки, прислушиваясь, не слышно ли шагов, и тихим голосом сказал:

— Письмо.

— Какое письмо?..

— От него. Из Магнитогорска.

Федор впился пальцами в деревянную скамью, словно боясь, что она может выскользнуть и он рухнет в темную пропасть, которую чувствовал под собой физически. На его лице выступил холодный пот.

— Что тебя так поразило? — Переспросил Солод. — Это не первое. Несколько лет назад было одно. Я изъял его тогда из экспедиции завода. И на этот раз тоже все будет хорошо. Тебе не следует принимать это близко к сердцу. Ведь ты все равно не отступишься.

Федор, бледный, мрачный и растерянный, смотрел на Солода неподвижными глазами. Достал платок, вытер потное лицо.

— Отступиться сейчас в десять раз тяжелее, чем там, на вокзале, — удрученно сказал он. — Неужели это второе письмо?.. Почему ты не говорил мне о первом?..