— Придет время, узнаете, — всякий раз отвечал ученый.

И время пришло: не больше недели промучившись болями в спине и не получив облегчения ни от своих, ни от еврейских лекарей, старик отдал душу в добрые руки Того, Кто ведает и знает.

Перед смертью он просил положить ему в изголовье могилы все собственноручно переписанные Книги — как залог того, что Господние ангелы, которым придется иметь дело с новоотпущенной душой, отнесутся к ней благосклонно.

Оказалось, вдобавок к каждому Корану Джайхани написал отдельное заключение. В самом объемистом из них подробно излагались коранические науки: разночтения, редкие слова, арабские обороты, отменяющие и отмененные стихи, толкования, причины ниспослания Корана и его законы. От первой до последней буквы оно было написано золотом. Текст обрамляли празднично светившиеся орнаменты — яркая синь порошка бирюзы, нетускнеющий кармин червяков кошенили — и круглые голубые медальоны с золотыми изречениями Пророка.

Все остальное Джайхани выводил простыми чернилами, однако десятые и пятые части Корана, начала стихов, сур и всех тридцати двух частей тоже прорисовывал золотом.

— Сорок три списка! — сказал Балами, качая головой. — Да еще заключения. Ничего себе!

Они вынули и разложили на полу тяжеленные книги и теперь сидели у раскрытого сундука.

Назр кивнул.

— Да, потрудился старик. Уже сегодня его душа окажется в раю.

— Надеюсь. Однако нужно сказать людям, чтобы рыли могилу попросторней.

— Зачем?

— Иначе Кораны не поместятся.

Назр хмыкнул. Абулфазл Балами был не просто его другом, а другом с колыбели: они росли вместе, деля сначала детские забавы, затем часы занятий и отдыха, а теперь заседания совета и суда. Но больше всего он ценил своего друга за то, что именно в его голову приходили такие простые и здравые мысли.

Рядом с семнадцатилетним Назром — высоким, плечистым, мощным, стремительным в движениях, резким — его тонкокостный, худощавый, всегда будто чем-то опечаленный друг, так любивший тишину и книги, так часто замиравший в задумчивом созерцании облака или цветка, хоть и был старше на целых полгода, а выглядел совсем мальчиком.

Однако не зря отец Абулфазла состоял некогда столь ценимым и почитаемым визирем при эмире Убиенном: именно от отца он унаследовал рассудительный характер, умел проявить выдержку, предпочитал лишнюю минуту подумать, нежели исправлять последствия опрометчивых решений, и в целом как нельзя лучше уравновешивал порывистость молодого эмира.

— Тебе придется назначить визиря, — сказал Абулфазл с едва приметным вздохом.

— Я уже назначил, — кивнул Назр. — Мой визирь — ты.

— Понимаю. Но гулямы хотят видеть на этом посту своего человека.

Юный эмир вскинул брови.

— Гулямы хотят!.. Мало ли кто что хочет! Саманиды всегда брали себе визирей только из двух родов: либо из Джайхани, либо из Балами. Что касается Джайхани, то он был регентом, а ныне упокоился с Аллахом, не оставив подходящего нам отпрыска. Балами в наличии. Что еще нужно? Гулямы должны понимать: двух визирей не бывает.

Хмурясь, Назр начал быстро щелкать сердоликовыми четками, как всегда делал размышляя.