Из полков выехали единоборцы: со стороны русских — инок Пересвет, от татарского войска — великан Челубей. Они ударили друг друга копьями, и оба упали с коней мертвыми.
Тогда Дмитрий сказал:
— Уже гости наши близко! Пришло время нам пить чаши!
И началась битва.
Мамай следил за нею с Красного холма.
Русский народ в своих сказаниях об этой великой сече сохранил о ней память в торжественных словах:
«На поле Куликовом, между Доном и Мечею, сошлись сильные полки; кровавые ручьи вытекли из них, от блеска мечей и сабель затрепетали синие молнии, и треск множества копий раздался, как гром…
Полилась на кованые седла кровь, засверкали булатные сабли около голов богатырских, покатились золоченые шлемы на землю, и пали коням под копыта головы многих богатырей…»
Скоро воинам стало тесно. Ратники задыхались, а расступиться им было негде.
«Копья ломались, как солома, — говорит русская летопись, — пыль закрывала солнце, дождем падали стрелы».
Князь Дмитрий бился, как рядовой воин, и поразил насмерть ханского племянника Тулун-бека.
Ни на чьей стороне не было перевеса.
Русские одолевали в одном месте, татары — в другом.
Но вот пешая рать вся полегла, «как сено, посеченная, как деревья, сломившись».
Татары стали напирать на главные силы русских — на полки московский, суздальский и владимирский. Они прорвались к большому черному знамени московского князя, которое возили за переодетым Михаилом Бряноком, подсекли древко знамени и убили самого Брянока. Но русские воеводы успели снова сомкнуть «большой» полк.
Дмитрий поставил свои войска так, что татары не могли охватить их ни с какой стороны. Им оставалось только прорвать русский строй и тогда уже напасть с тыла. Не добившись успеха в центре, они бросили запасную тяжелую конницу на левое крыло.
Оно стало подаваться назад, и над центром нависла угроза быть обойденным с фланга и тыла.
Все русское войско было бы тогда отрезано от Дона и прижато к Непрядве.
Татары знали, что левое крыло слабее, и направили туда свой главный удар.
Между тем засадный полк продолжал стоять в дубраве и не вступал в битву.
С бьющимися сердцами следили воины Владимира Андреевича и Боброка-Волынца, как рубились с врагом «за свою великую обиду» русские удальцы.
Затаив дыхание дожидались своего часа спрятанные в засаде люди. Некоторые из них, чтобы лучше видеть, взобрались на деревья.
Было слышно, как ветка хрустит под конским копытом и сухой лист, шурша, падает на седло.
Сквозь поредевшую листву жадно смотрели воины на Куликово поле. Низко опускали они головы, когда татары крючьями стаскивали их братьев; радостно вздыхали, когда катились на траву вражеские шлемы и начинали гулять русские сабли по «синим плешам» — по бритым татарским головам…
— Какая польза от нашего стояния? — стали ворчать наиболее нетерпеливые. — Кому мы станем помогать, когда все изрублены будут наши полки?!
— Подождите еще немного! — сдерживал их Боброк. — Будет еще вам с кем пить и веселиться!
А жестокая битва длилась уже около двух часов. Стоило огромных усилий смотреть на нее и оставаться в бездействии. Врагу еще помогало то, что солнце ударяло русским в глаза и ветер дул им в лицо.