– Знаю, – кивнул Диад. – В рабстве.
– Да, – согласился я. – А знаешь почему?
– Знаю, – повторил Диад. – Унижение.
– Да, – так же повторил себя я. – В нашем мире – там, на моей родной планете… в моем пространстве… там не слишком много обращают внимания на унижение. Там унижают походя тех, кто слабее, и терпят унижение от тех, кто сильнее… и это, наверное, один из признаков конца, о котором говорят маги… «Морда цела – и слава богу!» – Я засмеялся, и мой смех заглох в тумане, как в одеяле. – Но здесь я вытерпел столько боли, что… Я научился ее терпеть. И голод, и жару, и холод, и сырость – и еще кучу всего, что там, у нас, считается непереносимым… Ну так вот. Я понял, что единственная на самом деле непереносимая вещь – это унижение, Диад. Я собирался отомстить за то, что меня унизили. Отомстить жестоко, не думая о том, буду ли я жить потом… да это и было не важно, ведь в итоге-то финалом все равно была смерть. И я хотел, чтобы она выглядела как можно более достойно.
– На груде изрубленных врагов, с выщербленным мечом в руке и улыбкой на губах, – понимающе подтвердил Диад, и его глаза коротко сверкнули.
Я кивнул:
– Да, да… Примерно так… Но сейчас все по-другому. Я не собираюсь мстить за себя. И речь не о красивой смерти. Я не хочу просто жить в тишине и спокойствии, пока там, в этом проклятом… центре управления, Диад, находятся в рабстве десятки мальчишек и девчонок. Которых не убивают, нет. Которых унижают. Я согласен со смертью, с кровью, с мучениями… Но с унижением я не смирюсь. Я выведу из Города Света тех, кого эта мразь называет рабами. А после этого – что ж, после этого я воспользуюсь своим правом.
Диад долго молчал. Потом поднялся на ноги и сказал:
– Я подожду твоих людей там, на улице. И… удачи тебе, Олег. Постарайся не погибнуть.
Я снова пожал ему руку. И не стал провожать взглядом, заторопившись к своим.
Увидев меня, все встали – сразу, дружно и молча, только Ленка Чередниченко, цепляясь за рукав куртки Сергея, спросила, глядя, как испуганный ребенок:
– Что… ничего не получилось? Да?
И у всех стали такие глаза… а мои глаза намокли, и я, подав руку Танюшке, весело сказал:
– Да ну, вы чего? Все нормально! Пошли!
Сразу начался шум, веселый и какой-то слегка истеричный, как в младших классах школы, когда становится ясно: долгожданная поездка (экскурсия, поход) состоится. Но Танюшка, взяв меня за руку, тихо спросила:
– Правда все нормально?
И я соврал – трусливо оттягивая объяснение на минуты – хоть одна, две, но спокойные минуты:
– Да все, все, Тань. Все кончилось. Понимаешь, все кончилось!
И в сердце у меня повернулся зазубренный бурав, когда Танюшка – без улыбки, вообще без эмоций – вздохнула. Просто вздохнула. Но было в этом вздохе такое, что я отвернулся и от нее и крикнул:
– Все, пошли, пошли!..
Когда метелки камышей приветливо закивали нам, я остановился, делая вид, что перетягиваю ремни сапог. Потом, когда мимо прошли последние, я выпрямился и окликнул:
– Ребята, постойте.
Все обернулись. Сразу. Девятнадцать пар глаз на девятнадцати загорелых лицах. И я начал называть их имена: