Больше всех он орал на своего царевича-сына. Но, похоже, и любил больше всех. Сын ходил по сцене какой-то то ли поддатый, то ли обкуренный. А может, он просто по жизни такой. И на отца нисколько не похож.
Странная у них какая-то любовь, думал Боцман. Вон ведь – вроде опять помирились, и все зашибись, но тут на царя какой-то з…ёб находит, дразнит сына, подначивает, пока у того башню не сорвет. Боцману на какой-то момент даже стало жалко царевича Алексея. Глупый он, немощный, бухает и бухает, ничего больше не умеет. Даже противно стало – особенно когда сынок съехал в Италию и стал агитировать против отца. Вот м…к!
Незаметно он переключился мыслями на своего покойника-отца, Валета. Копна черных кудрявых волос, синие татухи на груди и руках, насупленные брови, суровое, жесткое лицо – и вдруг прорежется веселая улыбка… Эх! Но такое он видел, наверное, только раз в жизни. Не помнил уже, когда. А может, вообще приснилось. Куда чаще отец молчал или просто цедил что-то сквозь зубы. В жизни Боцмана он появлялся очень редко.
Валет тоже был сильный и красивый, как этот царь. Все смотрели на него снизу вверх, многие любили, а кто-то ненавидел. Но во всем Речном порту Тиходонска никто не смел его ослушаться. И Гарик в том числе, и Питон – «бригадиры» речпортовские. У каждого по кодле бойцов, но все они работали под началом Валета. Клялись ему в верности, рубахи на груди рвали. И отец им доверял. Они занимали в его жизни куда больше места, чем родной сын или жена. Хотя что сын? Дела с ним не порешаешь, на разборки не подпишешь – ему ведь тогда семнадцать всего было, сопливый пацан, студентик речного училища…
Но все равно обидно.
Именно Гарик и убил отца. «Заказал» его. «Почему?» – думал Боцман. Из-за жадности, из-за подлости и дурости своей… Из-за чего еще? Приехал киллер московский, «исполнил» отца в подворотне на Котовского. А Гарик, хитрый змей, обставил дело так, что все подумали на Питона. И Боцман тоже подумал… И застрелил его…
Ладно, хватит. Он не любил об этом вспоминать. Сейчас он тоже киллер. Вот так повернулась жизнь. А на работе нельзя отвлекаться на посторонние темы. Нельзя радоваться, нельзя расстраиваться, вообще задумываться о чем-то нежелательно. Только дело, ничего больше.
…На сцене вдруг погас свет. Боцман подумал – перерыв, хотел уходить. Но никто не вставал. В зале было очень тихо. И вдруг оттуда, со сцены, донесся замогильный голос царевича Алексея:
– Время проходит, к смерти доводит – ближе конец дней наших!.. Тленность века моего ныне познаваю!.. Не желаю, не боюсь, смерти ожидаю!..
«Опять бухой», – подумал Боцман. И едва не рассмеялся, сам не зная почему.
После антракта «художник» не вернулся в зал, а выскользнул незаметно за стеклянную служебную дверь. Вахтера по-прежнему не было на месте. Может, уволили давно. Или заболел. Вообще, Боцману вдруг показалось, что здесь живут на редкость беспечные люди. Даже избалованные. Даром что по улицам менты толпами бродят, зато где надо – их нет.
Но – тьфу, тьфу…
Второй этаж, третий. Никого. Много дверей. «Мастерская». И еще одна. «Бухгалтерия», «Завлит»… Кто такой «завлит»? Раньше Боцман думал, что театр – это… ну, сцена, и комнатки эти, где актеры ретушь всякую наводят. И все. А тут кабинетов, словно в ментовке.