Дженкинсон удивился вдумчивой пытливости приказчика и порадовался, что в холмогорском захолустье ему есть с кем поспорить. Он возразил:
— У русских конкистадоров есть сильный враг — татары. Именно с ними, а не с самоедами придётся столкнуться Строгановым. В этом их оправдание и отличие от испанцев. Трудно исчислить зло, принесённое татарами Московии. Зависимость от азиатов исказила не только её государственную и деловую жизнь, но и характер русских. Рабство не проходит бесследно ни для одного народа. До сих пор русские живут в ожидании набегов. В прошлом году татары сожгли Москву, одна наша Компания потерпела убыток в полторы тысячи фунтов стерлингов.
— Десять тысяч рублей, — быстро пересчитал Горсей.
«Всё-таки он торгаш, — подумал Дженкинсон. — Меня в его годы не волновал курс русского рубля. Только дорога...»
Джером Горсей не был заядлым торгашом. Он просто вместе с языком изучал русскую жизнь в таких деталях, чтобы свободно, долго и с толком для своей карьеры жить здесь. Должность приказчика Компании была прикрытием. Его патроном был Уолсингем, руководитель английской тайной дипломатии. Горсей завидовал агентам вроде Томаса Рэндольфа, три года назад побывавшего в России. Долгими холмогорскими ночами Горсей воображал себя на месте этого посланца Уолсингема и лорда Бейли — как он идёт подземным переходом в сопровождении первого опричника, герцога Вяземского, на тайное свидание с московским государем и говорит с ним о его, царя, скандальном, если вдуматься, намерении бежать за море от своих... По возвращении в Англию лорд Бейли направил Томаса Рэндольфа с деньгами к врагам шотландской королевы Марии Стюарт... Холодом вершин сквозило от этой жизни, холодом тайной власти над людьми. Дышать им можно только полной грудью, тогда неважно, что тебя могут поймать на нож, на мушку, даже на верёвку: ты этого хотел!
Этого вовсе не хотел Энтони Дженкинсон. Он пережил увлечение тайной дипломатией и перестал верить в неё. Одно морское сражение с испанцами, полагал он, сведёт на нет все козни католической разведки. В Московии тоже надо было действовать попроще. Три года назад великий князь обратился к королеве со странной просьбой об убежище. По-видимому, несогласия с лордами-боярами вызвали у него помрачение настроения, если не рассудка, у него возникла мания преследования, хорошо известная английским врачам. Надо было подыграть ему, как подыгрывают больному ребёнку, когда он просит, чтобы горькую микстуру сперва отведал лекарь. В каком-то приступе монаршего стыда Иван Васильевич потребовал, чтобы в договоре об убежище королеве тоже гарантировалось укрытие в России. Но королева-девственница, как это часто случается у зрелых девственниц, упёрлась на пустяке: мне от своего народа бежать не нужно! А в этом никто не сомневался, речь шла о протоколе, о словах и уязвлённой гордости царя. Томас Рэндольф что-то напутал, излишне усложнил, и королева получила такой привет от московита: «Я думал, ты королева, а ты пребываешь в своём девическом чину как есть пошлая девица». Пришлось Сильвестру потрудиться над переводом.