Но собаке и этого было мало. Она подпрыгнула, выхватила из руки отца Владимира кропило и принялась его терзать, валяя по полу и урча.
Кое‑как кропило у нее отбили, саму ее снова изловили, — на сей раз уже не голыми руками, а халатом — и снова посадили под замок в ванную.
Мы уехали, утешив бедных женщин, что во время освящения домов и не такое бывало. Бывало, что крещенская вода, приготовленная для освящения, вдруг закипала и обрызгивала присутствовавших кипятком. Что, видимо, дедушка их, действительно, сам еще при жизни призывал черную силу. Такое бывает…
Через две недели обе они — и мать, и дочь — появились в храме у отца Владимира.
— Ну что, — спросил он у них, — как там ваше облачко?
— Рассеялось, — сообщили они, — ушло. Даже как-то непривычно стало без него. И чувство такое, будто мы дедушку выгнали… А вот Чакра…
— Что случилось?
— Кинулась под машину. Сама. Вывели ее гулять — тогда, сразу как вы ушли, в садике спустили с рук. И вдруг она куда‑то рванулась и сломя голову понеслась. И вот — осиротели мы. Она нам была как ребенок. Дедушка, наверное, отомстил.
Тут отец Владимир не выдержал и сказал:
— Дедушка ваш уже давно в гробу. А вы на него все беды валите. Признавайтесь, вы сами — чем в этой квартире занимались? Почему собачку невинную Чакрой назвали?
Они переглянулись и потупились:
— Ничего такого… Мы просто один раз, когда это облачко появилось, приглашали к себе экстрасенсов. Они долго ходили по квартире с какими-то палочками и вертящимися рамками, воскуряли благовония и делали пассы, но так и не справились. А до этого мы просто один раз дедушкин дух вызвали — узнать, как он там. Брошюрка нам попалась на развале: пособие по спиритизму. Решили попробовать. Всего разочек. Да он и сам был недоволен. Как сказанул: «Лахудры драные, вот я вас!»…
И что же? Получилось, что выполнил обещание.
Сократис
В то лето монахи Свято — Троицкого монастыря почтили меня своим монашеским доверием: тем самым они как бы приняли меня в свое мужское монашеское братство. Я имею в виду, конечно, моих трех друзей — монахов — двух иконописцев и одного поэта.
Стояла жара, и они выходили под покровом ночи через потайную калитку, от которой у них был ключ, садились в мою машину, и мы ехали на Лесное озеро купаться. Берег озера был изрезан так, что образовывал маленькие бухточки, и мы с братьями монахами располагались в соседних, потом встречались на глубине и плавали, а выходили опять по отдельности. И, уже одевшись, встречались на холмике. Там разводили костерок, пили из термоса растворимый кофе, разводили суп — лапшу «доширак» и — что уж теперь скрывать? — попивали греческий коньяк «Сократис», который в неразберихе перестройки в огромных количествах был завезен в маленький Троицк и продавался в единственном ларьке на Рыночной площади.
А бывало, монахи приходили в мой белый Троицкий дом на холме, и тогда уже мы сидели под яблонями в саду, смотрели на огромные звезды, вели пространные разговоры о предметах высоких и низких и запивали это все тем же бодрящим сердце эллинским, склоняющим к философствованиям зельем. Это были блаженные времена.