Следователь Ремез такого доверия у Яроша не вызывал. Слишком придирчиво копался в самых незначительных подробностях. Вдруг пожелал, чтобы Ярош повез его в Дубовую балку. Среди ночи, непременно на «Яве», чтобы все было именно так, как тогда, когда записаны соловьи.

— Я тут как-то крутил вашу пленку, — сказал Ремез. — И знаете, давненько не испытывал такого наслаждения. Захотелось послушать этих чародеев не из железной коробки, а вдохнуть звуки вместе с запахами природы. Кажется, Брамс говорил, что восприятие музыки зависит от трех факторов: мастерства исполнителя, эмоционального уровня слушателя и условий среды. Так как — согласны?

— А вам в самом деле необходимо мое согласие? — спросил Ярош.

Ремез улыбнулся, округлив и без того круглые, по-девичьи румяные щеки:

— Значит, договорились.

Дубовая балка встретила их дремлющей тишиной. Только неутомимые цикады нежно стрекотали в травах, а в овраге квакали лягушки. На какой-то миг Ярошу показалось, что это выдумка: его пребывание в Крыму, путешествие на Ай-Петри, неожиданное появление Ванжи, смерть Нины, этот уж слишком вежливый следователь — все это порождение чьей-то болезненной и жестокой фантазии. Разве не вчера он продирался сквозь эти заросли за соловьиным концертом на радость Савчуку и всем слушателям популярной передачи «Природа и мы»? Завтра впервые в жизни он увидит море и начнет работать над выношенным в мечтах звукофильмом, а еще запишет голоса чаек.

Треснула ветка. Сзади, жадно вдыхая полной грудью ночные запахи, стоял Ремез.

Ярош вздохнул.

— Тут спуск, — сказал он. — Будьте осторожны.

Они сидели под дубом, слушали соловьев, а внизу, почти невидимый за прибрежным кустарником, бесшумно катил воды Днепр.

— Хорошо, ох как хорошо, — тихо говорил Ремез. — Честное слово, хочется забыть о всех хлопотах, раствориться в этой красоте.

— Как в песне: «Ночь стоит лунная, ясная, звездная...» — не удержался Ярослав. — Можно иголки собирать, можно — доказательства. Или вы не для этого сюда приехали?

Ремез бросил на него насмешливый взгляд.

— Разумеется, — сказал он. — Человек создает обстоятельства, но и сам от них зависит.

— Ну и как? Прояснились обстоятельства? Теперь вы уже можете сформулировать обвинение?

— Кому?

— Мне. Кому же еще. А впрочем, извините, я забыл, что на вопросы не имею права.

Ремез поднялся, зябко повел плечами.

— Нарву ромашек, — сказал он. — Моя Лиза пойдет в атаку: где был? А я ей букет ромашек...

Соловьи приумолкли. Ударила крыльями сова. Ярош лежал на увлажненной росой траве, смотрел, как меркнут, растворяются в вышине звезды. Вспомнил, что дома не знают, где он, и, наверное, мать не спит, прислушивается, когда скрипнет дверь. Мог бы и предупредить.

Зашелестели кусты. Из сумрака вынырнул Ремез, на ходу связывая букет ромашек коричневым стеблем дикого клевера.

— Вы тут не заснули?.. А я панских насобирал, душистых...

«Ява» стояла за бугром под шиповником. Ярош вывел ее на дорожку, неизвестно кем, возможно рыболовами, протоптанную от электрички до заросшего камышами берега, протер тряпкой сиденья.

— Я не ответил на ваш вопрос, — сказал Ремез. — Да пока что и рано. Скажу лишь, что у вас слишком туманное представление о работе следственных органов. Вам кажется, что у следователя одна задача: во что бы то ни стало доказать виновность. А невиновность? Кто будет доказывать ее?