Получается довольно занятно: взрослые люди, читая в романе или видя в кино, как герой крадется ночью в спальню к своей возлюбленной, очень хорошо его понимают и даже сопереживают, то есть, совсем не прочь оказаться на его месте. Но как только берутся теоретизировать, приходят к выводу, что истинно влюбленному ночью в чужой спальне делать решительно нечего. И опять то же самое: кабы один кто-то… Но когда все дружно?!
Когда не теорию подгоняют к фактам, а факты к теории, и упорно не желают видеть очевидное, вывод один: теория не нужна. О чем и говорилось в самом начале.
О чем у нас речь?
Почти каждая книга или статья про любовь начинается с жалоб на многозначность этого слова. У. Мастерс и В. Джонсон пишут: «Можно любить жену, мужа или просто близкого человека, и в то же время любить своих детей, родителей, родственников, собак, кошек, родину, господа, а также радугу, шоколадный пломбир и Бостонскую бейсбольную команду. И хотя мы во всех этих случаях пользуемся одним и тем же словом, тем не менее, каждый раз оно означает нечто иное»{16}. В русском языке то же самое.
Причина подобных умствований — опять же бессознательное стремление запутать вопрос: продемонстрировать глубокомыслие, ничего не сказав по существу. Когда такой задачи не стоит, многозначность слов никаких проблем не создает — ее попросту не замечают. Так, не припомню случая, чтобы врач в начале статьи жаловался: до чего же трудно писать на медицинские темы, когда «операция» — это и хирургическое вмешательство, и военное наступление по плану, и часть работы на конвейере! Да есть к тому же еще бухгалтерские и кассовые операции…
Слово «ненависть» также многозначно: ненависть бывает к врагам отечества, расовой, классовой, к обидчику, из зависти, к сопернику в любовных делах, к кошкам и, наконец, к команде, побившей Бостонскую бейсбольную команду. Ну и что? Взявшись за статью, допустим, о расовой ненависти, автор на первой же странице, не впадая в глубокомысленные рассуждения по поводу многозначности слов, обозначит тему: «В некоторых странах одна группа населения ненавидит и презирает другую группу из-за иной национальной принадлежности или из-за цвета кожи. Постараемся выяснить истоки этого явления». Вам понятно о чем идет речь? Ну так вперед! И никакой терминологической путаницы не предвидится.
Взявшись за статью или книгу о любви, логично было бы сделать то же самое. Примерно так: «В некоторых случаях наблюдается сильнейшее сексуальное влечение не просто к противоположному полу, а лишь к определенному лицу; влечение длительное, стойкое, которое целиком захватывает человека, так, что другие лица, как бы привлекательны они ни были, заменить любящему его избранницы (избранника) не в состоянии. Постараемся выяснить его происхождение». Вам понятно, о чем идет речь? Ну и вперед! И никакой путаницы.
Однако в теоретизированиях на тему любви столь просто почему-то не делается. Пожаловавшись на многозначность слова и заявив о намерении рассмотреть любовь половую, авторы на следующей же странице перескакивают к любви братской или родительской, к какой-то «любви в общем смысле этого слова», приплетают сюда же неизвестно зачем любовь патриотическую, а затем плавно возвращаются к сексуальным страстям и делают вид, будто предыдущими рассуждениями что-то в них прояснили.