Немец Бруно, епископ Кверфуртский, посетил Киев зимой 1007 или 1008 года, направляясь к печенегам, среди которых он намеревался проповедовать христианство. Князь Владимир на некоторое время задержал его, а затем лично проводил до границы своего государства. Бруно провёл среди печенегов пять месяцев, но не добился ощутимых результатов и вынужден был возвратиться обратно на Русь. Из Киева немецкий епископ направился в Польшу, к князю Болеславу I Храброму. Находясь там, он обратился с письмом к тогдашнему противнику Болеслава германскому королю Генриху II с письмом, в котором призывал двух враждующих правителей к миру. В этом письме содержатся подробности о его пребывании на Руси и о его печенежской миссии.

Бруно окончил свою жизнь в земле пруссов, которых он также пытался обратить в христианскую веру. Но опять неудачно: в феврале или марте 1009 года язычники-пруссы убили его.

Благочестивому покровителю церкви, Императору Генриху[164], пишет достойный жалости Брунон, — пишет государю благочестивому, вполне сознающему и то, что ему прилично, и то, что всевидящему Господу Богу угодно...

Вот уже целый год прошёл, как мы, после долгого, но бесплодного пребывания в Венгрии[165], оставили эту страну и на правились к печенегам — самым злым язычникам.

Русский государь[166], известный могуществом и богатствами, удерживал меня у себя целый месяц (как будто бы я по своей воле шёл на гибель!) и противился моему предприятию, стараясь убедить меня не ходить к этому дикому народу, среди которого невозможно отыскать ищущих спасения, а найти себе бесполезную смерть — всего легче. Но он не мог отклонить меня от моего намерения, и так как его страшило какое-то видение о мне недостойном, то он сам, с войском своим, два дня провожал меня до последних пределов своего государства, которые у него, для безопасности от неприятеля, на очень большом пространстве, обведены, со всех сторон, самыми прочными завалами. На границе он слез с коня; я шёл впереди со спутниками моими, а он следовал за нами со своими старейшинами; таким образом мы и вышли за ворота (укрепления)[167]. Владимир расположился на одном холме, а мы — на другом. Я держал в руках крест Христов, распевая знаменитую песнь: «Любишь ли меня, Пётр?.. ...Паси агнцы моя»! По окончании пения государь прислал к нам одного из старейшин сказать: «Я довёл тебя до того места, где оканчивается моя земля и начинается неприятельская. Именем Бога умоляю тебя, не губи, к моему бесславию, своей молодой жизни! Я убеждён, что завтра, раньше трёх часов, ты, без цели и пользы, встретишь горькую смерть». Мой ответ был такой: «Пусть Господь откроет тебе рай, так, как ты открыл нам путь к язычникам».

Два дня шли мы без всякого препятствия; на третий день — это была суббота — нас рано схватили печенеги. В тот же самый день нас всех, с наклонёнными головами и обнажёнными шеями, три раза, т.е. утром, в полдень и ввечеру, подводили под топор палача. Но чудесной помощью Божиего и св. Петра, нашего покровителя, мы избавились от неизбежной смерти. Было воскресенье, когда нас препроводили в главный стан печенегов. Нам назначена была особая ставка, и мы должны были там жить до тех пор, пока весь народ, оповещённый через нарочитых гонцов, не соберётся на совет. В следующее воскресенье, при наступлении вечера, нас ввели в середину этого собрания, погоняя бичами нас и коней наших. Несметная толпа народа, с сверкавшими от злости глазами и пронзительным криком, бросилась на нас; тысячи топоров, тысячи мечей, простёртых над нашими головами, грозили рассечь нас на части. Так нас мучили и непрестанно терзали до тёмной ночи, пока наконец печенежские старейшины не поняли речей наших, и, убедившись по свойственной им прозорливости, что мы для их же пользы прибыли в их страну, не исторгли нас властию своею из рук народа. После этого, соизволением Господа Бога и святейшего апостола Петра, мы пять месяцев оставались среди печенежского народа; объехали три части их страны; до четвёртой же не могли дойти; но и из неё некоторые важнейшие обитатели прислали к нам своих поверенных. Обратившись к христианской вере, по указанию Божию, около 30 душ, мы, от лица Русского князя заключили с печенегами мир, которого, как они меня уверяли, другой никто, кроме нас, заключить не мог бы. «Мир этот, — говорили они, — есть твоё дело. Если он будет прочен, как ты нам обещаешь, мы все охотно сделаемся христианами. Но если повелитель Руси поколеблется в исполнении своих обещаний, в то время нам не до христианства будет: мы тогда только о войне помышлять будем». С таким ответом мы прибыли к Русскому князю, и он, снисходя к моей просьбе и имея в виду прославление имени Божия, дал печенегам, в заложники мира, сына своего. Посвятивши во епископы одного из монахов наших, мы отправили его, вместе с сыном князя, в глубь печенежской земли, так, к наибольшей чести и славе Господа Бога, избавителя нашего, было тогда посеяно христианство между самым грубым и самым свирепым, какой только есть на земле, языческим народом.