– Концерт пляски!
В бане голос раздался глухо и как-то странно.
И мы заплясали. Я два раза поскользнулся, пол был мокрый, но быстро вскакивал, как будто и не падал. Тем более что он тоже поскользнулся. Оказалось, уж не так-то трудно с ним соревноваться, нужно было только начать, а там пошло, а когда он выкрикивал «оп-ля!», я тоже выкрикивал «оп-ля!», ничего в этом такого сложного не было.
Он не останавливался, и я тоже не останавливался, зачем же мне останавливаться, если он не останавливается. Я на него только косился все время, чтобы его из поля зрения не упускать.
Мы вовсю плясали, когда дверь отворилась и вошел начальник лагеря.
– Что там за стук? Что происходит? – спрашивает.
Когда он зашел, мы не видели, только когда он спросил, мы услышали.
Он громко так сказал, во весь голос. А так мы его совершенно не заметили.
Мы остановились.
Санька говорит:
– Мы репетируем.
Он удивленно спрашивает:
– Что репетируете?
– Художественную самодеятельность, – говорит Санька.
– Да вы что, в своем уме?
– В своем, – говорит Санька, – мы с ним соревнуемся.
Начальник лагеря рукой взялся за голову и говорит:
– Здесь?
– А здесь пыли нет, – говорит Санька.
– Пыли нет? – говорит начальник. – Какой пыли?
– Нету пыли, и все! – говорит Санька.
Тогда начальник лагеря спокойно так, тихо говорит:
– Вы, ребята, мне вот что скажите: вот здесь, сейчас, вы плясали или нет?
– Плясали, – говорит Санька.
– Ведь здесь же стоять невозможно, не то что плясать…
– Отчего же невозможно, – говорит Санька, – вы же стоите.
Начальник лагеря развел руками и говорит:
– Удивительные дети!
Он посторонился, а мы с Санькой вышли. Он даже меня не узнал, вот что удивительно!
Всю ночь не спал
– Здорово ты все-таки тогда в бане сплясал, – сказал Санька, – я был так удивлен, что всю ночь не спал.
А ты постарайся!
Я стоял возле автобуса, а Санька из окошка выглядывал.
– Имей в виду, – говорил он, – завтра все участники похода в городе встречаются, а потом все в кино пойдем, на какую-нибудь новую картину…
– Мне за этот поход так влетело… – говорю.
– …все участники похода пойдут на новую картину, – твердил Санька, – такая у нас традиция…
– Эх, жалко, мне нельзя!..
Автобусы двинулись к воротам, и я за Санькиным автобусом побежал.
Санька весь из окна высунулся и кричит:
– В двенадцать часов встречаемся в Таврическом саду!
Я рядом бегу и кричу:
– Как же я могу, Саня, я ведь никак не могу!..
– А ты постарайся!
– Как же мне стараться, никак мне нельзя стараться!
Санька долго махал мне рукой.
А я ему махал.
Автобусы свернули, и я перестал махать.
Об этом последнем лагерном дне Санька очень выразительно написал в дневнике:
«Больше уже никаких дней в лагере не предвиделось. Мы все ходили печальные, окидывали взглядами лагерь, и у всех щемило сердце. У Кати Карапузовой так защемило сердце, что ей стало плохо. Ей дали стакан компота, и ей стало лучше. Но вот мы отправились прощаться с озером. Мы долго стояли и прощались с озером и лагерным солнцем. Один мальчишка стоял в воде и ловил рыбу. Мы его уже, наверное, сто раз видели. Но в этот раз он нам показался каким-то другим и родным. И мы поняли, что больше его не увидим. Мы его позвали, но он не откликнулся. Ну и пусть! Он вообще никого никогда не замечает, кроме рыбы. Но вот мы вернулись в лагерь. И вот мы спели несколько песен, поели борщ и второе: курицу со свежим огурцом. А на третье было мороженое. Но вот все съедено, и – о горе! – уже въезжают в лагерь автобусы. Они въезжают один за другим, как танки на параде. Нам захотелось домой, но уезжать нам не хотелось. И вот нам вручают подарки. Некоторые тут же едят подарки, а некоторые везут их домой. На этом я обрываю запись, потому что мне тоже пора садиться в автобус.