Именно такой источник слез Сесиль обретала на каждом шагу в комнате матери.

Прямо напротив двери — кровать, где скончалась баронесса; в ногах кровати — распятие, которое она целовала, когда соборовалась; между двумя окнами в фарфоровой вазе — лилия, которая была в ее руке, когда она умерла, и которая сама теперь, поблекшая и завядшая, умирала, подобно ей; на камине — кошелек филейной работы с мелкими монетами и одной золотой; в чашах по бокам — одно или два кольца; между чашами — каминные часы, продолжавшие показывать время до тех пор, пока, забытые в свою очередь среди всеобщей скорби, они не остановились, словно переставшее биться сердце; наконец, в комодах и шкафах — белье, одежда, платья баронессы — словом, все на своих местах.

И, как мы уже говорили, каждая из этих вещей была для Сесиль отдельным воспоминанием. Каждый предмет напоминал ей о матери в какой-то особой ситуации или в обыденной жизни. Именно сюда она стремилась снова и снова в поисках слез, когда они иссякали у нее.

И вот теперь приходилось покидать эту комнату, точно так же как она покидала сад, ту самую комнату, где продолжала жить ее мать благодаря памяти, которую, казалось, хранил о ней каждый предмет. Прощаясь с этой комнатой, Сесиль во второй раз расставалась с матерью. Сначала умерло тело, а теперь каким-то образом умирали и воспоминания.

Между тем оспаривать решение маркизы не имело смысла: маркиза унаследовала материнскую власть баронессы, и теперь ей надлежало распоряжаться жизнью Сесиль, направляя ее к сокрытой цели, уготованной будущим.

Сесиль пошла за альбомом.

Затем, словно не доверяя себе, она решила запечатлеть свою скорбь и сделала рисунки кровати, камина и основной мебели в комнате умершей.

Потом нарисовала и саму комнату.

Прошло немало времени, и она попросила у маркизы разрешения пойти проститься с могилой матери.

То было, как мы уже говорили, одно из протестантских кладбищ — без креста и могил, обычное поле, обнесенное оградой общее пристанище, где прах обращался в прах, и ни единая надпись, свидетельствуя о благочестии живых, не указывала на личность усопшего. Таков уж протестантский культ: продуманная система, алгебраическая теория, попытавшаяся все свести к математическому доказательству, и первое, что ей удалось сделать, — это уничтожить основу всякой поэтической религии — веру.

Одна лишь могила матери Сесиль отличалась от всех остальных — поросших местами травой холмиков — черным крестом, на котором белыми буквами значилось имя баронессы.

Эта могила с крестом находилась в углу кладбища, под красивыми, всегда в зеленом уборе деревьями, и выглядела живописно^ как ни одна другая часть этого невеселого, скорбного поля.

Сесиль преклонила колена перед свежевзрыхленной землей и нежно поцеловала ее. Дочь, слишком бедная, чтобы поставить матери памятник, мысленно уже перенесла из сада на эту могилу самые прекрасные розы и лилии: будущей весной она собиралась прийти сюда, чтобы, вдохнув аромат цветов, соприкоснуться с душой матери. Это было еще одно утешение, от которого ей предстояло отказаться. Сад, комната, могила — всему приходилось говорить прощай.