Из распахнувшейся входной двери с похвальной быстротой вылетел охранник в респектабельном костюмчике, при галстуке, не дав себе труда присмотреться, налетел вихрем, вопя:

– Ты куда прешь, деревня? Ты что наделал?

Вадим с несказанным удовольствием врезал ему по скуле – в запале парнишечка не ожидал встретить активное сопротивление «деревни» и не успел поставить блок. Сзади, скрипя тормозами и скрежеща изуродованным крылом, остановилась настырная «девятка».

Из дверей уже вылетела группа немедленного реагирования – Миша с напарником, – на ходу вытаскивая из-под пиджаков электрические дубинки. Приосанившись, Вадим рявкнул:

– Озверели, мать вашу? Кормильца и поильца не узнавать?!

Он видел однажды, как склочная такса с невероятным лаем и скулежом кинулась в атаку на соседскую собаку, от которой ей был виден только торчащий из-за куста хвост. Собака оказалась кавказской овчаркой, она не тронула нахала, всего лишь повернула голову и посмотрела, но бедный такс с истерическим воем затормозил всеми четырьмя так, что рухнул на спину и покатился кубарем.

Нечто подобное имело место в данный исторический миг – все трое замерли в нелепейших позах, но первым разинул рот ушибленный Вадимом секьюрити:

– Босс?!

– Нет, привидение с того света, – сказал он громко, наслаждаясь ситуацией. – Ребятки, притормозите-ка того крестьянина и снимите вопрос, я его ненароком стукнул… – он ткнул большим пальцем за спину. – Заплатите строго в пределах, и пусть катится…

– Босс, так…

– Живо! – рявкнул он, вытащил из машины тяжеленный рюкзак, ухнув, взвалил на плечо и направился в здание, небрежно бросив Нике через плечо: – Не отставай, супруга…

Прошел мимо четвертого охранника, застывшего соляным столпом за своей элегантной лакированной стойкой, стал подниматься на второй этаж. Навстречу попалась верная сподвижница, его главный бухгалтер, умнейшая Софья Ларионовна – и выронила папку, всплеснула руками.

– Какие проблемы? – пропыхтел он, сгибаясь под нешуточной тяжестью ноши. – Все в норме…

И преспокойно свернул в широкий коридор, облегченно вздохнув, свалил рюкзак с плеча, прямо на кремовую ковровую дорожку. Огляделся. Ксерокс, который привезли как раз в тот день, когда Вадим уезжал отдыхать, за время его отсутствия успели распаковать, но никто не озаботился перенести в соответствующий зал. Более того, прямо на белоснежном аппарате стоял поднос с несколькими стаканами и стеклянным кувшином, хотя Вадим такое неряшество раз и навсегда запретил.

Он взял поднос и преспокойно грохнул его об стену. Дребезгу было, звону было… Распахнулись сразу три двери, показались недоумевающие лица, насквозь знакомые, все до одного, лица его не особенно верных и преданных, быть может, зато уж безусловно работящих кадров. На всех физиономиях вспыхивала та же немудрящая гамма чувств: недоумение-удивление-ошеломление-ступор… Он попытался взглянуть на себя их глазами – растрепанный, бородатый, в видавшем виды геологическом брезенте и стоптанных кирзачах, грязнющий рюкзак у ног – и прямо-таки расплылся в довольной улыбке.

Отбросив носком сапога валявшуюся посередине коридора толстую ручку кувшина, рявкнул: