Взяв за углы Пашин рюкзак, он вывалил пожитки на пол и переправил туда содержимое обеих цинок – разумеется, оставив на полу ворох полуистлевших кредиток. Приподнял, оторвав от пола одной рукой – килограммов сорок, прилично…

Медленно разогнулся, услышав какой-то непонятный тихий металлический лязг.

Ника целилась в него из черного «ТТ», держа его обеими руками перед собой – Вадим краем глаза заметил, что кобура у Паши на поясе расстегнута и пуста, – с исказившимся, испуганным, злым лицом давила что есть мочи на широкий спусковой крючок, потом встряхнула пистолет, словно бутылочку с лекарством взбалтывала, снова стала жать на спуск, личико все больше искажалось паническим ужасом…

Вадим, в первый момент машинально струхнувший, стоял на прежнем месте, с иронической улыбкой наблюдая за ее потугами. Пистолет оказался на предохранителе – не исключено, вдобавок и патрона в стволе не было, а обращаться с оружием Ника ничуточки не умела, простодушно полагала, должно быть, что достаточно прицелиться и нажать…

– Ах ты, стерва… – произнес он почти ласково. – Это законного-то мужа? Креста на тебе нет…

Осознав, наконец, всю бесплодность своих усилий, она опустила руки, разжала пальцы, пистолет громко упал на пол. Еще какое-то время Вадим стоял неподвижно, наслаждаясь ее ужасом. Сделал шаг вперед. Она отшатнулась, закрываясь руками.

Собственно, никакой злости на нее отчего-то не было – одно злое веселье, вызванное неуловимым ароматом сокровищ. Пожалуй, можно сказать, он был благодушен и добр – конкистадор над грудой добычи, перед прекрасной пленницей.

Он изобразил обоими указательными пальцами некую несложную фигуру и, видя, что она не поняла, безмятежно пояснил:

– Раздевайся, сучка…

Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было еще, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошел и принялся охаживать ее, в общем, вовсе не уподобляясь питекантропу, размеренными толчками, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение п о б е д и т е л я, степного варвара, ландскнехта, кортесовского идальго, после долгих, нечеловеческих трудов заполучившего и злато, и оцепеневшую от ужаса красавицу. Весь подходивший к концу двадцатый век куда-то провалился, торжествовало нечто первобытное, буйно-хмельное…

– Ну что ты, как колода… – сквозь зубы процедил он, сжав в кулаках ее тонкие пальчики. – Шевелись!

Ах, как она отдавалась! Как безмолвно вымаливала прощение и окончательное забвение всех грехов, как терлась нежная кожа о грубую геологическую брезентуху… Если беспристрастно, раньше такое редко случалось, несмотря на всю сексуальную гармонию. Страх творит с людьми чудеса…

Встав и рывком натянув брезентовые штаны – они были без гульфика, держались на резинке и для таких вот случаев подходили идеально, распорядился:

– Одевайся и иди в машину. Живо!

Задумчиво оглядел комнату, пуская дым в потолок. Паша вроде бы еще дышал – кто сказал, что Витек непременно собирался травить их насмерть? Быть может, хотел лишь на несколько часов вырубить и уложить бесчувственными бревнами, пока уберется достаточно далеко? Некогда с вами возиться, мужики, уж извините. Сами любили гордо заверять, что вам нипочем никакая отрава, от самогона с карбидом до технического спирта, будем надеяться, что и на сей раз ваши тренированные организмы переборют дурман, а у меня есть более важные дела…