Следовательно, меры утеснения, навязанные Валенту, вовсе не выражают какое‑либо отвержение, исключение его из общества или оставленность. Для святых отцов этот способ не является средством избавить себя от беспокойного брата, изолировать его или наложить на него какое‑либо наказание. Наоборот, они заботятся о нем и настойчиво трудятся над его исцелением. То «безразличие» (αδιαφορία), о котором здесь упоминается, не означает невнимательность или отсутствие интереса к больному. Стремясь излечить Валента от гордости и тщеславия, породивших его бред, братья поступают таким образом, что он не замечает того внимания, которым пользуется, и в конце концов он перестает считать себя центром внимания и предметом почитания, хотя прежде он хвалился перед всеми братьями, что видел Христа и не имеет нужды в святом причастии[251]. В том же «Лавсаике» можно найти другой пример применения аналогичного лечения к некоему Авраамию, который подобным образом под воздействием гордости и бесов стал бредить: «Святые отцы… заставив вести иную, более простую жизнь, исцелили его от гордости. Приведши Авраамия в сознание собственной немощи, они доказали, что с ей пустынник обольщен был демоном гордости…»[252]. Согласно указанному принципу: «Противное излечивается противным лекарством», следует признать, что в данном случае меры утеснения имеют целью, во–первых, смирить Валента (то есть через осознание своего положения привести его к чувству смирения, которое могло бы в нем вытеснить чувство гордости, которым он страдает). Во–вторых, целью этих мер была его изоляция с тем, чтобы позволить ему вести ту более спокойную жизнь, которая описана выше. Обычная жизнь в общине могла дать ему лишь множество предлогов к тщеславным помыслам из‑за присутствия внимательных зрителей и слушателей[253].

Преподобный Ипатий также порой прибегал к утеснению, о чем повествует составитель его жития Каллиник: «К Божьему человеку привели крестьянина по имени Зенон, которого жестоко мучил бес, так что он не знал даже, где находится. Он бредил и бросался на окружающих… Его жена пала в слезах к ногам святого Ипатия… Приняв Зенона, он связал ему руки, одев на него мешок без рукавов, так что он был закутан в него и руки его были связаны. Мешок был очень крепкий. Ибо тех, кто были одержимы столь жестоко, что они становились агрессивными и бросались на людей, он связывал в мешок, и они больше не могли ни на кого нападать»[254].

Такая практика, вероятно, вызовет возмущение тех, кто в наше время справедливо осуждает все прошлые и современные формы психиатрического утеснения, от использования уже ушедшей в прошлое смирительной рубашки (она напоминает мешок, упомянутый Каллиником) до замены ее на современную химическую «смирительную рубашку». Но здесь речь идет о другом. В рамках психиатрической медицины все эти средства применялись и до сих пор применяются во многих случаях, когда они не имеют никакого обоснования терапевтическими причинами и не достигают положительной цели; с другой стороны, они являются выражением исключения, отвержения больного и их конечная цель – его изоляция. Эти средства оставляют «безумного» предоставленным самому себе, продлевают его болезнь, лишь подавляя ее внешние проявления, чтобы окружению и обществу было легче переносить больного.